Говорил тот, краснорожий, что вывалился из корабля первым. Сильно мятый, в пятнах масла комбинезон, продранные рукава и колени, ржавчина на пряжках и на заклепках. И сам он был вроде как не в себе. Дергался, приплясывал, изгибался – может, от волнения, а может, сказывались последствия неудачного входа корабля в атмосферу. Кольца, сетки, фляжки, ножи, помятая стереотруба, с два десятка непонятных приборов, оружие – словом, все, что было на нем, скрипело, звенело, булькало, скрежетало, не умолкая ни на секунду.
– Эй, длинный! Ты, ты, нечего оборачиваться. Тебе говорю: какая у вас планета?
Желтый палец пришельца то попадал в Пахаря, то промахивал мимо и тогда начинал выписывать в воздухе странные танцующие фигуры. Другая рука краснорожего крепко запуталась в ремнях, оплетавших его, будто тропические лианы. Он то и дело дергал плененной конечностью, хотел вернуть ей свободу; плечо взлетало и падало под громкий хохот походного снаряжения, но рука оставалась в путах.
Пахарь, или Рыхлитель почвы, так его называли в деревне, стоял молча, положив локоть на соху и пальцами теребя густую рыжую бороду. Он чувствовал, как дрожит под сохой земля и дрожь ее отдается в теплом дереве рукояти. Земля ждет, когда он, сын ее и работник, продолжит дело, взрыхлит затвердевший покров, и она задышит свободно сквозь ломкие развороченные пласты. Но этот чужой, что кричал от края поляны, и те, что с ним, и то, что было за ними, – большая круглая штука, похожая на дерево без коры, – мешали доделать начатое.
Он стоял и молчал. Ждал, когда они уберутся.
– Ты что, глухой?
Пахарь молчал.
– Или дурак?
Он почувствовал зуд на шее под рыжими лохмами бороды. Муравей. Высоко забрался. Пахарь повертел головой, потом пальцем сбросил с себя докучливого путешественника.
– Я спрашиваю, планета как называется, а он мне башкой вертеть. Ты ваньку-то не валяй, знаем мы эти штучки.
Те, что выглядывали из-за спины говорившего – двое слева и двое справа, – с виду были немногим любезнее своего предводителя.
Говоривший, не дождавшись ответа, грозно насупился и подался на полшага вперед. Те, что стояли в тени его широкой спины, качнулись было за ним, но удержались – видно, подумали, что безопасность тыла важнее.
Вожак кожей почувствовал пустоту, холодком обдавшую спину, покосился по сторонам и отступил на прежнее место.
– Что это у тебя за уродина? – Голос его стал мягче.
Пахарь подумал: отвечу, может, уберутся пораньше.
– Со-ха, – ответил он скрепя сердце.
– Со-ха? – переспросил пришелец. – Ну и название. Со-ха. Ха-ха. Ты ей чего, копаешь или так?
Пахарь устал говорить. Одно слово – это уже труд. Но он сделал усилие и выговорил по складам:
– Па-хать.
– Па-хать, – повторил краснорожий и обернулся к спутникам: – Лексикончик. Зубы о такие слова поломаешь. «Пахать».
Пахарь стоял, не двигаясь. Он сросся с сохой, слушая гул земли. Но пока эти пятеро здесь, она и он, ее сын, будут терпеть и ждать.
Лицо Пахаря, заросшее дикой шерстью, его сильные, грубые руки, низко склоненные плечи – все в нем выражало полное безразличие к суете и словам пришельцев. Он смотрел на них и сквозь них. Так смотрят на свет сквозь пыльную чердачную паутину. Иногда Пахарь зевал, и на солнце вспыхивали желтым огнем его большие сточенные клыки.