После домашнего праздника у тротуара поджидали шикарный «стивенс-дюреа» и два «максвелла» тысяча девятьсот девятого года выпуска в компании одинокой «виктории»; мальчишки поглазели, как в «стивенс» усаживалась оживленная стайка девочек, и автомобиль с ревом умчался прочь. Компаниями по трое-четверо все стали разбредаться: одни – с шумливым гомоном, другие – в молчаливой задумчивости. Даже для вечно удивленных десяти-, одиннадцатилетних, которые без устали приспосабливаются к новшествам, чтобы не отстать от жизни, день этот оказался знаменательным.
Так рассуждал Бэзил Дюк Ли, профессиональный актер, а также спортсмен, ученый, филателист и собиратель сигарных колец. Он был в таком приподнятом настроении, что хотел бы на всю жизнь запечатлеть в памяти свой выход из этого дома, близость предзакатного весеннего часа и походку обернувшейся к нему Долли Бартлетт, которая спешила к автомобилю – дерзкая, ликующая, лучезарная.
Новые ощущения немного пугали: оно и понятно, ведь в его жизни только что появилась едва ли не самая мощная побудительная сила. Отныне Бэзил сделался рабом любви, причем не где-нибудь в заоблачных высях, нет: его призвали, обняли, дали причаститься жгучего восторга – и за какой-то час он попал в плен. По дороге домой его занимали два вопроса: сколь долго это продолжалось и выпадет ли еще когда-нибудь на его долю нечто подобное?
Мать встретила на пороге непривычно бледного светловолосого мальчугана с необыкновенно зелеными глазами на тонком, чутком лице. Как настроение? Нормальное. Весело было у Гилрэев? Нормально. А подробнее? Да ничего особенного.
– Давай-ка мы тоже устроим детский праздник, Бэзил, – предложила она. – Тебя уже столько раз приглашали.
– Неохота, мам.
– А ты подумай как следует: десять мальчиков, столько же девочек, мороженое, торт, игры.
– Какие игры? – спросил он, нисколько не потеплев к материнской затее, но машинально ухватившись за это слово.
– Например, карточные фокусы, викторины.
– У них такого не бывает.
– А что бывает?
– Да ничего – просто валяют дурака. Не нужен мне никакой праздник.
Но вдруг скрытые неудобства от возможного появления девочек, от вторжения внешнего мира, без зазрения совести разрушающего фасад его владений, перевесило желание снова оказаться рядом с Долли Бартлетт.
– А мы сможем поиграть одни, без присмотра?
– Хорошо, я вам мешать не стану, – сказала миссис Ли. – Приготовлю, что требуется, и уйду.
– Все так и делают. – Бэзил не забыл, что сегодня рядом с ними все время отсвечивали какие-то важные дамы; просто он не мог представить, что мама будет неотступно стоять над душой.
За ужином эта тема возникла вновь.
– Расскажи папе, чем вы занимались у Гилрэев, – сказала мама. – А то потом забудешь.
– Ничего я не забуду, просто…
– Сдается мне, играли на поцелуйчики, – как ни в чем не бывало предположил мистер Ли.
– Да ну, они там начали глупую игру какую-то, называется «угадай кто», – необдуманно возразил Бэзил.
– Это как?
– Ну, все мальчики по очереди выходят, а потом говорится: есть письмо. Нет, это «почта». В общем, потом входишь и должен угадать, кто тебя вызвал. – Ненавидя себя за предательство собственных чувств, он кое-как закончил: – А потом опускаешься на колени, и, если не угадал, все начинают хлопать и выгоняют тебя из комнаты. Можно мне еще такого соуса?