Читать Галя

– Ну-с, вот мой младенец и в полном параде – спеленат, как следует, лучше и не нужно. Теперь в кипяток, и кипи себе, миленький мой, на доброе здоровье!

Говоря это, маленькая черноволосая девушка, одетая в розовый холстинковый[1] передник, окутывавший кругом ее тоненькую фигурку, с засученными до локтя рукавами, ловкими смуглыми ручками быстро обматывала что-то, на первый взгляд действительно напоминавшее собой спеленатого ребенка. Вытянув на столе это нечто во всю длину, девушка выравнивала его с боков, приговаривая:

– Сейчас, сейчас, миленький, погоди, закипит ванночка, вот и бухнемся прямо в нее.

– Да кипит уж, ключом кипит ванна-то ваша, что твой паровик, пары распускает. Милости просим, пожалуйте! С легким паром имеем честь поздравить ваше поросятское сиятельство, – осклабившись, вторит тону девушки круглая, добродушная, еще молодая кухарка.

Розовая фигурка быстро направляется к плите и, нагнувшись над длинной жестяной посудиной, в каких обычно варят рыбу, усиленно нюхает клокочущую в ней жидкость.

– А всего ли мы положили, Катеринушка? Совсем уксус не чувствуется. Ты точно помнишь, что налила? Вдруг забыла?

Пушистая черная головка, как венком обвитая густыми вьющимися волосами, поднимается от плиты. Смуглое, розовое, больше обычного разрумянившееся от кухонного жара личико с громадными влажными, словно мокрые вишни, глазами, с маленьким прямым носом, пунцовым ртом и темной родинкой над верхней губой вопрошающе поворачивается в сторону женщины.

– Да налила, барышня, ей же Богу, налила. Цельных три ложки! Будьте спокойны, не подгажу, чай не впервой. Всего в плепорцию. То за перечным духом кисли-то уксусной не разнюхать, – уверяет кухарка.

Беленькие ноздри снова усиленно работают над кастрюлей. Темная головка с сомнением покачивается несколько раз из стороны в сторону.

– Не верь ноздрям, не верь ушам, а верь языку. Ну-ка, Катеринушка, давай ложку, да попробуем. Что-то уксусу твоего я, хоть зарежь, никак не разнюхаю.

Кухарка, поджав губы, подает ложку.

– Твоя правда. Есть. И вку-у-сно же будет! А-а-ах! – попробовав, успокаивается наконец девушка. – Ну-с, младенец мой прекрасный, баюшки-баю, – с этими словами она хватает со стола и бережно опускает в кипящую воду приготовленный ранее сверток.

– Вишь, ведь какая сумнительная наша барышня, до всего ей надобно самой дойти, своими рукам все сделать, – укоряет кухарка.

– Ну, не ворчи, не ворчи, Катеринушка: знаешь ведь, лучше пять раз попробовать, чем один раз испортить. И в будний-то день неприятно, а уж чтобы на Пасху не удалась руляда[2] эта самая, которую у нас все так страшно любят, – только этого не хватало!

– Да уж, нажевала бы вам барыня голову-то, коли бы не потрафили, это точно, – согласилась женщина.

– Ну, головы моей, авось, не разжевала бы – твердая! – улыбнулась девушка. – А самой неприятно: взялась, так гляди, разиня недобросовестная.

– Это вы, что ль, недобросовестная?! Самое слово подходящее! Кабы побольше было таких бессовестных, так на земле бы уже царствие небесное настало… – философствовала кухарка, старательно обмывая в лоханке большой аппетитный окорок; два других, дожидаясь очереди, лежали на придвинутой к столу табуретке.