Читать Речь через завесу. Стихи

Шрифт

Интервал

«Этот сборник стихов есть результат моего творчества, начиная с тринадцати лет. Не так много стихотворений осталось с того раннего времени, но какие-то стихи, родившись тогда, прошли сквозь все эти годы почти неизменными, и даже часть из них вошла в эту рукопись, а хороши они или плохи – мне не так-то просто оценить. Спасибо, что Вы открыли эту книгу.

И еще: спасибо всем тем, кто помогал и помогает мне на жизненном пути, и без кого эта книга вряд ли бы с остоялась. В первую очередь моим родителям, брату и близким, а также друзьям, особенно Валере Шахбазяну, Ане Севортьян и Владимиру Трошину».

Андрей Цыганов

Пасха во Флоренции

Проста погода, без лукавства,

не моросит, но и не греет.

Собор и баптистерий – Пасха,

католик празднует еврея

в век эволюции христианства.

Река людей течет по пьяцце,

мелькают лица, бедра, арки,

ветшают улочек изнанки,

в такт карусельному эрзацу

шныряют по толпе цыганки.

Давид не внемлет фотовспышке,

его глаза остекленели.

Венеры томны в башни вышке,

старик раввин давно не дышит,

висит в картинной галерее.

Века прошли – мне это снилось.

Путеводитель на закладку.

Тут все давно уже случилось,

лишь крыши стройно держат кладку

от возрождения к упадку.

Терраса, плотный запах неба,

вдали торчит какой-то купол.

Безвременье. И я здесь не был.

А что осталось? – только небыль

и птицы – вечный Божий рупор.

Развеян дым и улетает,

торговец маслом драит склянки.

Пасхальный саван тихо тает,

по улице бредут цыганки, бредут

и выручку считают.

Зарисовка: Поезд. Незнакомка

Тамбур поезда для поэзии снов.

Для чтения – смерч переезда.

Стихи прорастают совестью слов.

Велика плата проезда.

Многих много куда-то едущих,

Вереницы людей-странников.

Каждый делом своим ведающий,

Стережет свой мир от охальников.

Незнакомка напротив щурится,

Изучая глазами сближенного.

Спрятаться от глаз, зажмуриться,

Душит взгляд ее черней выжженного.

У нее своя печаль дождиком,

У нее своей жизни меты.

Если б был я в миру художником,

Рисовал бы ее портреты.

Небосвод в пыли околдован,

Мысли роем летят в прострации,

Каждый к месту, как гвоздь прикован,

В ожиданье конечной станции.

Паутинками нитей лепит

Не Праведная и не Обманная,

Влево-вправо мотает, слепит

Жизнь-дорога обетованная.

Часы секундной стрелкой отмеряют что-то …

Часы секундной стрелкой отмеряют что-то,

похожее на время и, возможно,

отмерили бы точное, но сложно.

Щелк – и через мгновение – щелк —

одни настенные, другие на столе.

Щелк – и в ответ, как эхо – щелк —

волна разносится частицей и во мне

вращает электроны в ритме терций,

и, напрягаясь слухом в декабре,

проскальзывает тихо в ум и сердце.

А на столе стоят конфеты, пьется чай,

а может быть еще пока что кофе,

а на стене портреты и вуаль

от прошлого, и прошлого заботы.

Висят портреты, взор из-под стекла

такой таинственный, и все, что невозможно,

описывают блеклые слова,

которые отточено-серьезно

ведут по переулкам декабря

к ступеням лестницы в накрашенном подъезде,

и вместе с ним стучатся погодя,

в пространство времени, побуквенно идя.

Часы настенные и на столе одни,

щелчки того, что называют время,

секундных стрелок шепот – погоди —

приносит в жизнь таинственное зрение

и знание, которое дано

услышать нам, и, как бы в назидание,

проводники проносят в мироздание,

сквозь воздух, лишь слова и отставание.