«Читаю, плачу и не могу оторваться. Увидят на работе, что постороннее читаю (не документы), выгонят с работы. Ну, да и Бог с ними! Оторваться от повести не смогла, пока не дочитала. Какой богатый язык, как камешки незнакомые по языку перекатываются. Поймала себя на том, что читаю – губами двигаю, вслух предложения повторяю, себя ублажаю богатейшим языком.
Спасибо, Владимир! Живыми стоят и Пашка Опёнков, и Катяша с Любашей, отдельной болью Валасий. Особым взором окидываю речку и ершей, что у нас сорной рыбой считаются.
Беден мой язык, чтобы описать невозможное счастье чтения такой РУССКОЙ литературы. Дай Бог Вам ещё сил и здоровья на долгие годы. Слово Ваше душу рвёт и очищает. Спасибо.»
Валентина Майдурова, лауреат конкурса ВСМ.
Накануне Успения Богородицы пресвятыя владычицы нашей Приснодевы Марии у старой лавы хлёстко клюют ерши. Днем, сколько ни корпи на лаве, сия божья тварь и не понюхает червяка. Зато вечером, когда малиновое солнце коснется краем воды, а берега побелеют в росном тумане, ершей наваливает такая пропасть, что с одного крючка достанет их на уху для плотницкой артели, а если еще на два крючка дёргать, то и тройную ершовую уху хлебай большой ложкой – не перехлебаешь.
В постные дни перед Успением отец Павел с утра до вечера мается душой по азартной рыбалке. Встает рано, по росе бежит в храм, скорёхонько отправляет службу и возвращается в дом. У крыльца из кадушки, прикрытой половиком, достает чугунок с вечерней ухой, торопясь, зачерпывает ковшиком и жадно пьет густую, пахучую жижу, наваренную с перцем в горошек и лавровым листом. Холодная уха булькает в кадыке, жжет нутро, обдирает дёсны раскушенным перцем. После первого ковшика он переводит дух, крестится на облупленный крест церковной маковки; голова у него начинает кружиться от внутреннего тепла, тело слабнет, и весь он хмелеет страстью к тому моменту скоротечного августовского вечера, когда первый ёрш испробует его червяка.
В воскресенье служба обернулась быстро. Нынче лён хороший уродился, зевать его не годилось, и даже старухи-певчие ещё до обедни убежали стлать соломку по заречным поратным лугам. А без певчих какая служба? И хоть Пелагея глядела на его дурным глазом, Павел скомкал исповедание и литургию, ушел домой. У крыльца он уже снял половик с кадушки, хотел приложиться к ковшику, да подумал, что Пелагея сейчас пройдет мимо и не преминет остановиться, досадить ему. Он завернул во двор, присел к подворотне, стал глядеть в щель, когда Господь пронесёт старуху. У него уже коленки замерли торчать тут, а Пелагея только вышла из храма и остановилась на тропке против крыльца. Павел сообразил, что надо выйти со двора, иначе леший занесёт ее в избу, и тогда весь день её не спровадишь.
– Чего тебе, матушка? – спросил он и загнул руку себе за ворот почесать зазудившую вдруг лопатку.
– Свечку-то я по што ставила? – затрясла сухой головой Пелагея.