Первое, что Анна подумала, глядя из окна пятнадцатого этажа на расцарапанный железными лопатами дворников заснеженный тротуар и ряд автобусных остановок, было: «Господи, до чего же там хорошо! Хорошо и спокойно. Вот оно – счастье: свалиться вниз, пережить краткий миг полета, и потом долгожданное освобождение от всех проблем. Там покой, примирение со всем, что случилось, конец боли. Я туда хочу».
Анна попыталась повернуть испачканную белой краской ручку и открыть окно, но рама не поддавалась ее слабым рукам. Засохшие шпингалеты никак не хотели повернуться в своих пазах и выпустить ее на свободу. Она долго, ломая ногти, рвала на себя грязную ручку и плакала, плакала, плакала…
«Я просто боюсь. Мне страшно: а вдруг это больно? Говорят, что при падении с такой высоты все произойдет мгновенно, но из тех, кто это попробовал, ни один ведь уже не сможет подтвердить, больно или не больно. Господи, о чем я думаю?! Да какая мне разница?!!»
Она отошла от окна. Прошлась несколько раз по кухне, бессмысленно хватаясь то за чайник, то за полотенце, перекладывая с места на место вещи и кроша ножом какуюто еду. Хотя есть ей давно уже не хотелось.
«Куда теперь? Искать новую работу? Нового мужчину? Чтобы потом опять остаться брошенной, никому не нужной, чтобы вновь разочаровываться и проклинать сам момент своего рождения? Я не просила меня рожать: зачем люди производят на муки себе подобных, какое они имеют на это право? Мне противна сама мысль о завтрашнем дне. О том, что солнце снова взойдет, что придется встать с постели. А что дальше? Нет, думать обо всем этом просто невыносимо! Обязательно надо чемнибудь заняться. Но чем? Есть не хочется. Есть нужно, чтобы жить, а жить не хочется. Телевизор включить? Там тоже люди, которые делают вид, что желают всем добра, а сами только и думают, как бы тоже когонибудь слопать, стрескать, сожрать… А если попробовать? Я всего лишь попробую, вдруг это не так уж и страшно? Пойти, взять ручку, бумагу, написать: «Прошу винить в моей смерти…» Может, не надо никого винить? Нет, надо! Пусть знают!»
Анна нашла ручку в письменном столе, вырвала из школьной тетрадки сына листок в клетку, зачемто взяла ножницы и по привычке подрезала неровный край, проверила, хорошо ли пишет стержень. Потом аккуратно вывела:
«В моей смерти прошу винить:
Моего мужа Ивана Панкова,
Моего друга детства Андрея Юсупова,
Его жену Светлану Юсупову,
Мою лучшую подругу Ольгу Калининскую.
Они убили меня! Если можно наказать их за это, своей последней волей заклинаю: сделайте это ктонибудь! Сделайте!»
«Вот и все. Написала. Пусть будет красиво. А вдруг по телевизору покажут? Было бы здорово в вечернем выпуске новостей показать репортаж о том, как молодая красивая женщина свела счеты с жизнью. Все будут меня жалеть, и они тоже увидят… Господи, подписьто забыла! Как же, не поставить внизу свою королевскую фамилию! Сколько слез изза нее пролито, но теперь даже на это наплевать», – и она размашисто расписалась внизу листа:
«Анна Австрийская, двадцатое марта».
Положила листок на стол, еще немного походила по комнате. Как все вокруг изменилось! Костюм, о котором она столько мечтала, дорогой, цвета шампанского, валяется на полу ненужной тряпкой, любимая ваза, которую прежде два раза в неделю аккуратно протирала тряпочкой, громоздится на столе бесполезным куском стекла, любимые книги пылятся на полке, и она твердо знает, что никогда больше их не откроет.