Тетка Анисья прижала ладонь сильнее, коротенькие пальцы впиявились в живот. Тоня тихо ойкнула, дергаясь назад.
– Не порскай ты, погодь. – Ладонь прошлась с боков, подлезла под низ выпирающего пуза. Еще больше посмурнел взгляд. – Все, Антонина, не чую я его. Мертвенький как есть. Иль травки пей, чтоб вытолкнуть поскорее, иль езжай до Савиновки, оттуда, мож, кто до центра подбросит. Там дом родильный, говорят. Порежут тебя и вытащат дите, иначе гнить начнешь, как яблочки по осени.
Тоня шарахнулась в угол.
– Типун вам, Анисья Михална! Не мертвенький он… совсем нет!
– Да как же не мертвенький, когда и не толкается уж давно. Я, чай, не первого принимаю, знаю, что говорю. Пей отвар, коли к доктору не хочешь. Али помирать собралась?
– А вот и толкается! – с обидой в голосе воскликнула Тоня, обхватывая живот руками и отодвигаясь от тетки еще дальше.
– Дык сама ж сказала.
– Мало ли что сказала! Толкается, и все тут.
– Вот дура девка… – немедленно завелась Анисья.
Но баба Галя, до того стоявшая у стены, подхватила тетку под руку и поволокла на крыльцо.
– Пойдем, Михална, пойдем, дай ей вздохнуть-то, поплакать спокойно.
Вернулась Галина Дмитриевна уже одна, села рядом с дочерью. Скрипнула рассохшаяся кровать. Тоня глядела в пол, машинально расправляя шерстяное платье.
– Ма… – пробормотала она. – Что ж делать-то?
Баба Галя вздохнула. До Савиновки добираться километров пятьдесят, не меньше. Телега с лошадью в их деревне только у дядьки Захара – а куда он поедет, ежели вторые сутки горькую хлещет? Как всегда по осени, началось у него. Теперь еще месяц не дождешься. В Савиновке-то машины есть, но не пешком же до нее топать. А оттуда до «центра» еще километров двести с лишним.
– Сама-то как? – спросила Галина Дмитриевна.
– Не хочу, – шепнула Тоня. – Живой он. Живой… наверное.
Баба Галя вздохнула еще раз.
– Может, и живой. Особенно, если отец его…
– Да нормальный отец. – Тоня вскочила, но тут же с кряхтением опустилась обратно. – Человек как человек… был.
– Ладно, ладно, – примирительно кивнула мать. – Утро вечера мудренее, завтра, глядишь, и разберемся.
До завтра ждать не пришлось. В ночи скрутило так, что Галина Дмитриевна, накинув поеденную молью кофтенку и сунув босые ноги в резиновые сапоги, побежала за теткой Анисьей.
– А говорила я, – ворчала та, подкладывая под роженицу чистую простынку. – Воду нагрела? Тащи сюды.
…Перерезав пуповину, Анисья подергала дите так и эдак, подняла за ножки, шлепнула по попе. Буркнула:
– Не дышит.
Тоня приподнялась на локтях.
– Кто там, теть Анись? Ну скажи, кто?
– Девочка.
– Покажи…
– Не надо тебе.
– Покажи!
Повитуха сурово поджала губы, подняла младенца повыше. Серая кожа, ни крика, ни вздоха. Сердце и то давно не стучит.
– Поглядела, и будет тебе.
Анисья опустила трупик. Глазки девочки открылись, внимательно уставились на Анисью. Вместо плача послышался хриплый кашель. Повитуха вздрогнула, сглатывая комом застывшую слюну.
– Матерь Божья. Жива, что ль?
Серая кожа… ни крика… ни вздоха… сердце и то давно не стучит…
– А-а-а!
Уронив девочку на кровать, Анисья вжалась в стену, истово перекрестилась.
– Знать, правду Глашка балакала! Лешачья дочь!
Еще с полсекунды выпученными зенками она пялилась на моргающий труп и выскочила за дверь.