Этот магнитофон мы, сложившись, купили в комиссионке, когда были еще студентами.
Он уже тогда был очень старым.
Кое-кто из моих приятелей даже предполагал, что создал это чудо техники сам прародитель звукозаписи Томас Альва Эдисон.
К тому же он не работал в обычном смысле этого слова.
Он хрипел и сопел, но от него никак было не добиться необходимого нашим здоровым телам заряда энергии в виде модной музыки.
Я в то время серьезно увлекался радиотехникой и смело взялся за ремонт этого пережитка прошлого.
Я вскрыл его. Отвинтил четыре шурупа. Снял пожелтевшую пластмассовую крышку. Плата была еще паяная – вывод диода к ножке триода, – а не печатная с медными дорожками.
«Какая древность», – подумал я тогда.
Почистил внутренности. Подпаял там, где, как мне показалось, отошли контакты. И вернул крышку на место. Магнитофон заиграл. Но писал он только «живьем», через микрофон.
В нашей студенческой жизни он пришелся очень кстати. Сколько он видел и слышал веселых вечеринок и невинных дружеских попоек. Потом он куда-то затерялся вместе со всеми пленками.
Наверное, в нем просто отпала надобность, и потому я о нем забыл.
Лет через двадцать, став уже законченным пьяницей, я жил вдвоем с моей тетушкой на ее пенсию и ее же подработку. У нее в стареньком домике в одном нудном пригородном поселке.
И вот однажды, уже распродав все мало-мальски ценное из дома старенькой тетушки, я залез на чердак и нашел там старый облезлый чемодан с моими студенческими конспектами. Перебирая тетрадки в чемодане, я обнаружил на самом дне – вот ведь чудо! – старый магнитофон и три бобины с пленкой.
Эх, и обрадовался же я ему!
Как он туда попал?
На меня дохнуло молодостью и счастьем минувших лет.
Я смотрел на свои конспекты и удивлялся, какой же я был умный. Это же надо столько исписать!
По моей небритой, синюшной, одутловатой щеке покатилась скупая похмельная слеза.
Я хотел заплакать, но вместо этого чихнул, чем вывел себя из сентиментального расслабления, и подумал, глядя на старенький магнитофон: «А за него ведь нальют!»
Взял его и спустился с чердака.
При дневном свете я понял, что это патриархальное чудо так обветшало, что честно обменять его хотя бы на рюмку нечего и надеяться.
Я попробовал его на предмет звучания.
Еще одно чудо: он играл! Зазвучали совсем забытые песни Владимира Высоцкого, «Аббы» и Челентано.
Боже, как же это было давно!
Моя рука машинально зашарила по столу в поисках стакана. Но там, конечно, ничего путного не было. Только кринка козьего молока, а молока я в рот не брал лет этак тридцать.
Вот если бы козы вместо молока давали спирт или на худой конец вино, тогда жизнь была бы прекрасна.
Дои козу или буренку и пей, дои и пей.
Я посмотрел на кринку с молоком и мечтательно закрыл глаза, слушая развеселые песни Высоцкого.
Но, как я ни мечтал, молоко в вино не превратилось.
А жаль.
Я вздохнул и выключил магнитофон.
Теперь надо было решить нелегкую задачу: кому в поселке может понадобиться это добро?