20 апреля 2011 года
Мой день рождения
У нас в аду, сыночек, нынче рождение Гитлера отмечали.
А и то сказать, сыночек, – событие-то для нас немаловажное… Мало кто заслугами своими так способствовал процветанию ада, как Адольф Г. Я им сказала, меня это сильно интересует: Гитлер самую большую любовь у меня отнял… но если бы не он, я никогда бы не встретила другую свою любовь. Еще большую. Так что у меня с ним свои счеты. Потому я его рождение стороной обхожу. Ведь радость-то – она не в оргиях каких… радость – она в покое и воспоминаниях. Как сказал бы мой супруг Леон Вишневский, сын Леона, «пошли они в ж… со своей академией». А уж он-то прекрасно знал, что говорил, хоть и выражался порой грубовато.
Вчера что-то меня так сильно и ощутимо толкнуло, что решила я «добавиться» к Тебе на фейсбуке. И добавилась. Ну, вернее – Ты меня добавил. Под номером три тысячи каким-то в ленте Твоих «фейсовых» друзей.
Ты писал мне, что в мой день рождения Ты всегда со мной… и даже вчера, когда Тебя не было, Ты был – хотя и очень далеко. Что Ты скучаешь. И иногда так сильно, что испытываешь физическую боль. Ты свечи и лампадки в Торуни зажигаешь на моей могилке, а если покупаешь цветы – то всегда белые розы. И если в день поминовения усопших не можешь там побывать, в этот день приходишь на кладбище, будь то в другой стране или даже на другом континенте, и там ставишь мне свечку.
И все время молишься за меня. За отца, за бабу Марту и даже за дедушку Брунона, который вечно устраивал Тебе дома проверочные работы по математике. Но больше всех, со слезами, Ты молишься за меня, говоришь, что в эти минуты чувствуешь ко мне особую близость.
И то ли Ты плакал, то ли пил, а может, и то и другое сразу, потому что чуть ли не в каждом слове, написанном Твоей рукой, есть ошибки – то не те буквы, то описки…
Что это с Тобой, сыночек? Я ведь Тебя знаю, знаю своего Нушика. Ближе-то никого не было и не будет, с самой первой минуты, с первого Твоего вздоха. С того момента, как Тебя из живота моего достали и на грудь мою обмершую положили, когда я от наркоза отошла… и как у меня дыхание перехватило, да не от чего такого, не от гравитации какой или еще чего, а от любви к Тебе, сыночек. До потери дыхания я Тебя в ту минуту полюбила, головку Твою, без единого волоска и такую бесформенную, миллиметр за миллиметром целовала и безмолвно, прикосновениями губ, в любви Тебе признавалась.
Вечером Леон пришел со службы с букетом полевых цветов, что собрал на лугу, и с плиткой шоколада, и его пустили ко мне только по знакомству – он в здравоохранении работал. Сел возле нас с Тобой на край кровати и плакал, и на Тебя сквозь слезы смотрел, и руки мне целовал, и нежными словами за то, что я ему Тебя родила, благодарил. И такую я в этот момент неразрывную связь со всем миром ощущала! Никакого допамина во мне не было – я сама и была тем допамином, сыночек. В ту минуту я словно почувствовала, как во мне распрямляется спираль ДНК, и в животе моем изболевшемся что-то раскрывается – нежнейшее, тончайшее, невесомое, словно крылья бабочки цветной… Да так явственно я это почувствовала, что за швы свои испугалась.
Никогда Ты не был от меня далеко! Никогда! Уж я-то, сыночек, знаю… и хочу, чтобы знал это Ты.