Утро выдалось ясным и морозным. Искрящийся снег хрустел под копытами лошадей, люди дышали белесым паром, наконечники рогатин покрывались густой пушистой изморозью, и даже на древки копий оседала легкая снежная пыль. Зимний день короток, и, стремясь использовать его полностью, противники выстроились рать против рати еще затемно, перекрыв от края и до края луговину, с одной стороны подпертую сосновым бором, с другой – низким густым осинником.
Шведское войско сверкало начищенными кирасами выставленных вперед копейщиков, за которыми прятались со своими помощниками аркебузиры. Русские полки красовались синими и зелеными кафтанами укрывшихся за толстыми щитами гуляй-города стрельцов. Конница гарцевала позади пехотных шеренг, готовая в любой миг сорваться с места и нанести стремительный, всесокрушающий удар. На этот случай обе стороны приготовили короткоствольные походные пушки, которые шведы собрали в центре, а царевы канониры распределили по всему фронту.
Боярский сын Щерба Котошикин ждал своего часа в полку левой руки, в самой гуще тяжелой кованой рати. Это был уже третий его поход – но в бою новик не был еще ни разу. Как-то обходилось ранее без кровавой сечи. Как назло, именно в этот раз, когда молодой воин так нуждался в совете и поддержке, отец остался дома. Свалила родителя болотная лихоманка, невесть как пробравшаяся в дом. Служить за землю и звание пришлось идти одному. Не считая трех холопов, разумеется.
Солнце взбиралось все выше, а ни единого выстрела еще не прозвучало. В душе боярского сына затеплилась надежда: а вдруг и в этот раз обойдется? Постоят рати, пугая друг друга грозным видом, да и разойдутся. Со шведами такое может случиться запросто.
Отец сказывал, минувшая война выдалась донельзя странной. Со шведами русские полки то дрались, то вместе трусливых ляхов били; в одних местах порубежья мир вечный учиняли, в других – о войне сговаривались. На суше друг в друга стреляли, на море шведские корабли пиратов ловили, что русские торговые суда грабили, головы им рубили и государю Иоанну Васильевичу в подарок отсылали. Случалось даже, что отбитые ляхами крепости шведские воины освобождали и русские гарнизоны в них обратно впускали, а в полусотне верст смертным боем меж собою рубились.
Вот и ныне: отчего вдруг король Сигизмунд решил перемирие порвать, уговор с усопшим царем Иоанном нарушить и отказался крепости русские Копорье, Ям, Иван-город и Нарву под руку государя Федора Иоанновича возвратить? Может статься – одумается? Тогда и биться станет не за что. Прежним укладом все пойдет, миром да покоем.
Однако внезапно оглушительно жахнули пушки, дробно загрохотали пищали, над левым краем русского войска поднялись густые серые облака. Впереди призывно запели трубы, князь Мстиславский что-то закричал, неслышимый из-за расстояния и грохота непрерывной пальбы. Масса конницы дрогнула, медленно двинулась вперед. Оглянувшись на холопов, одетых в ватные колонтари[1], Щерба потянулся вместе со всеми.
Утопающие в дыму щиты гуляй-города шириной были шагов на десять, проходы между ними стрельцы оставляли в четыре шага. Только-только двум всадникам протиснуться. Едва кованая рать стала просачиваться за щиты, огонь прекратился. Стрельцы, снизу вверх посматривая на боярских детей, торопливо заряжали пищали и тюфяки