Читать Семь лепестков зла

Двор его дома был погружен во тьму. Влажную, прохладную, сентябрьскую. В доме светились лишь два окна на третьем и втором этажах. Первым было окно спальни его квартиры, где десятью минутами раньше разыгралась банальная скверная история. Второе принадлежало тихой пожилой женщине, видимо страдающей кучей старческих болячек, не дающих ей спокойно спать. Ее грузный сутулый силуэт то и дело мелькал за тонкой тюлевой занавеской, и это ему мешало.

Мешало спокойно сидеть и мрачно думать. Мешало просто мерзнуть и без конца заставляло поднимать взгляд к своему окну и задаваться нелепыми прозаичными вопросами.

Он же был удачливым парнем. Успешным, смелым, отчаянным, веселым, привлекательным. С лихим кудрявым чубом, чудной белозубой улыбкой и энергичными действиями, так устраивавшими всех его знакомых девчонок. Ему все удавалось, что задумывалось. У него все выходило. Как же так получилось?! Как вышло, что все это исчезло: привлекательность, удачливость, отчаянность?! Осталось одно отчаяние! Осталось унылое бледное лицо, невыразительный взгляд потухших серых глаз, неглаженые брюки, растянутые свитера. Осталось жалкое тусклое существование с полным отсутствием просвета впереди.

Почему?! Где он ошибся?! Где не туда свернул? Где не то выбрал?!

Он опустил ногу, уперся носком ботинка в сырую землю и оттолкнулся. Старые ржавые карусели, тихо взвизгнув, медленно поехали влево. Он оттолкнулся еще и еще раз. Карусельное движение ускорилось, визг окреп, и тут же сутулый силуэт пожилой женщины замер у подоконника. В его окне никакого движения не наблюдалось.

Через пару минут ему надоело наблюдать, как за ним наблюдают, и он остановил карусели. Поежился, подняв воротник легкой куртки повыше. Ему было очень холодно и противно сидеть здесь. После частых дождей старые доски карусельных сидений набухли, и брюки насквозь промокли. На нем не было носков, потому что он снял их, когда вошел в дом. Он еще не знал тогда…

Он выскочил из дома в домашних тапках на босу ногу. Вместо того чтобы устроить дикую разборку этим двоим, совокупляющимся в его постели, он удрал. Постыдно, трусливо удрал! Но противно ему сейчас не только от паскудства, устроенного этими особями, разрушившими его жизнь. Не только от собственного трусливого бегства. А оттого, что он сказал, пятясь к двери.

Что?

Да он извинился!!!

– Ой, – пискнул он по бабьи, увидев монотонно двигающийся мужской зад, и попятился к двери спальни. – Кажется, я не вовремя? Простите!

И ему потом казалось, пока он летел по лестнице вниз с третьего этажа, что эти двое хохочут ему вслед. Громко, надсадно, до хрипоты хохочут!

И вот теперь, сидя в темном сыром дворе, насквозь продуваемом сентябрьским свежим ветром, он вдруг понял, что не хочет жить. Нет, не то чтобы совершенно не хочет. Не так, чтобы его зарыли в землю. А так, как жил, он жить не хочет!

И как быть?! И что теперь делать после принятия такого вот мужского будто бы решения?!

Он вздохнул и полез с каруселей. Сделал шаг в сторону подъезда и споткнулся.

Как же так?! Он же решил поменять жизнь, тогда почему возвращается?! За ботинками? Точно! Ему нужно переобуться, собрать вещи и…

Идти ему было некуда. Его никто и нигде не ждал. Никто. Нигде. Он пошел по двору. От подъезда к подъезду. От двери до двери. Смешно, крадучись, как вор. Кто мог увидеть его в домашних тапках на босу ногу в этот поздний час? Кто мог разобраться в путанице его горьких мыслей? Кто мог пожалеть, осудить, посмеяться над ним?