Читать Ида Верде, которой нет

Ветер гнал по ледяному склону снежную пыль. Началась метель, стихла и вновь завальсировала. Казалось, танцует пара теней: то тает, превращаясь в двуглавый колеблющийся призрак, то обретает зыбкую плоть.

Кинооператор Андрей Гесс следил за кружением снега:

– Гляньте-ка, какие ледяные танцы! А в штиль пришлось бы ставить ветродуи. Убили бы на это весь день, – бурчал он себе под нос.

Гесс стоял на деревянной площадке, выстроенной в гроте у горного склона. Справа – скала, слева – обрыв. Вокруг высятся вершины Минги-Тау, кавказского горного хребта. И равнодушно молчат. Выжидают.

Был мглистый полдень, но съемка никак не начиналась. Однако снегопад усиливался, и пора было принимать решение – начинать или сворачиваться. В крошечном гроте хватало места только для кинокамеры и оператора. Решили, что режиссер и ассистентская челядь останутся на нижней линии склона, лента которого тянется с вершины на пятьсот метров, завязывается в узелок у разлапистых мрачных елок и вьется дальше – к поселку Терскол.

На съемочную площадку поднимались на новенькой канатной дороге, которую запустили всего год назад – в двадцать седьмом. Самую верхнюю станцию – в двух тысячах километров над уровнем моря – открыли меньше месяца назад. Собственно, первыми стали ее обживать члены съемочной группы фильма «Охота на слезы». Фильм снимали уже полгода, и конца-края этому не видно было.

Требовалось снять сцену, в которой героиня, окончательно запутавшись в собственных страхах, бежит по снегу, спасаясь от невидимой погони. Ищет «щель». В сценарии так и было сказано: «… щель, то есть невидимая до поры до времени дверь, которая поможет ей скрыться».

Гесс выглянул из грота и посмотрел вниз: режиссер ходил вокруг палатки и, наверное, как обычно, кого-то смешил. Оператор потер уши: его все время отвлекал посторонний звук. Вроде свиста… Только кто тут может свистеть? Неведомая птица? Или – только не это! – опять что-то трется в механизме камеры? Он приложил ухо к ее металлическому корпусу – свист смолк.

Сверху ему махала рукой Ида.

Гесс наклонился к видоискателю и молниеносно приблизил фигурку актрисы в длинной лисьей шубе, запахнутой на манер халата. Там пряталась кружевная пижама – шубу героине предстояло потерять, оступившись в середине кадра.

«Она в хорошем настроении, значит, снимем быстро», – сказал себе Гесс.

Ида заговорщицки подмигнула ему. В этом был особый шик ее поведения на съемках: она не себя преподносила, как обычно это происходит с дивами, а сама следила за всей площадкой с рощицами световых приборов, упрямым племенем роликовых тележек или, как сейчас, – с лесом ощерившихся скал. Иногда, чуть склонив голову и прищурившись, Ида оглядывала декорацию и шепотом, взглядом, едва заметным поворотом головы предлагала что-то поправить. А уж перемигивание ее с оператором давно превратилось в ритуал.

Гесс видел Иду на крупном плане – как будто ее фотография стояла перед ним на столе.

«И все-таки ее лицо создано для детектива – завораживает и пугает одновременно!» – в который раз подумал Гесс.

Сколько раз за последние шесть лет царствования дивы Верде на экране он разглядывал пейзаж ее лица и выдумывал всякие сравнения: то ему виделись под глазами озера, на дне которых можно искать утопленников, то в очертаниях ноздрей точеного носика – тоннели, ведущие в райские кущи через заброшенные вокзалы – Ида Верде пугала нежданным уродством, потом устало улыбалась и – зачаровывала.