Денек выдался ясный, солнечный и, как водится в эту пору года в средней полосе России, морозный. Всю ночь шел снег; к утру его навалило мало не по колено, и теперь исчерченные голубоватыми тенями округлые снеговые горбы весело искрились миллионами ярких слюдяных блесток. Деревья дремали под низко надвинутыми снеговыми шапками, еловый лес за забором походил на иллюстрацию из книжки детских сказок; все вокруг было яркое, бело-голубое с золотом, искристое, и хотелось, как в детстве, с разбега нырнуть в пушистый, рассыпчатый снег. Дыхание вырывалось изо рта облачками пара, который оседал на воротнике игольчатым инеем, снег скрипел и визжал под ногами. Заиндевелые кроны старых берез на территории напоминали пушистое кружево. С одной из них взлетела стайка снегирей, и сбитый с потревоженных ветвей иней долго сеялся на землю дождем невесомых золотых искр.
Засунув руки в карманы, втянув голову в плечи, весь скукожившись, Женька Соколкин торопливо, почти бегом, шел по расчищенной дорожке, что вела от флигеля, где жила обслуга, к главному корпусу пансионата. Неподалеку шаркала фанерная лопата – охранник Николай, одетый в теплый камуфляжный бушлат с цигейковым воротником, заправленные в валенки ватные штаны и армейскую ушанку, чистил подъездную дорожку. Заметив Женьку, он приветливо помахал рукой в трехпалой солдатской рукавице, и Женька махнул ему в ответ веником, который нес под мышкой. Николай – нормальный дядька, веселый и разговорчивый, и в другое время Женька непременно остановился бы, чтобы немного поболтать с ним и, быть может, выслушать еще одну историю про то, как оно было в Чечне и Кодорском ущелье. Но сейчас ему было не до разговоров: мороз на улице стоял нешуточный, а Женькина куртка, мало того, что легкая не по сезону, вдобавок была ему коротковата.
Пансионат разместился в красивом двухэтажном особнячке – не то старинном, отремонтированном на современный лад, не то, наоборот, современном, но выстроенном под старину. Как оно есть на самом деле, Женька не знал, но подозревал, что особнячок все-таки старинный, – уж очень толстые, не теперешние, тут были стены. У парадного крыльца с колоннами стояли машины – залепленный мерзлой дорожной грязью, здоровенный, как железнодорожный вагон, «шевроле» главврача Семена Тихоновича и превратившийся за ночь в пологий сугроб спортивный «ниссан» дежурного доктора Васильева. Не теряя времени, Женька, как шпагу из ножен, выдернул из-под мышки веник и принялся орудовать им, сметая с «ниссана» снег. Снегопад начался уже после того, как машина остыла, и это было хорошо: снег не успел подтаять и примерзнуть и сметался легко, так что каждый взмах веника открывал не серую бугристую наледь, а гладкое стекло и металл. Греясь работой, Женька по ходу дела вспомнил высказывание какого-то знаменитого скульптора – какого именно, он, конечно, не ответил бы даже под страхом смертной казни, – который утверждал, что, собираясь создать очередной шедевр, просто берет кусок мрамора и отсекает все лишнее. Чем-то в этом роде сейчас занимался и Женька Соколкин, превращая бесформенный сугроб в крутую японскую тачку, сошедшую с конвейера всего полтора года назад и купленную молодым доктором Васильевым в дорогом столичном автосалоне.