1.
Держать! –
рубеж последней обороны –
Где выпал снег на головы и кроны,
Где след простыл и зал пустует тронный…
На линии огня, в разгар свечей,
Под звёздами расстрелянных ночей –
Сдержать – в бетон закатанную
плоскость простоты!
У миллионов – помыслы чисты,
Но не способны слышать отголоски,
Далёких ливней шум, сошествие минут
На глубину дождя, и только холод плоский
Под занавес в ладонях разотрут.
Держаться!
Голосом остывшим
вечность крепла –
С достоинством, с улыбкой на губах
слагающего реквием поэта
Влечёт судьба и волоком согрета
Строка и беспощадная молва.
Цветаева Марина,
Как права!
Как одиночество – громадно, одичала
Душа, как оттолкнули от причала –
Поэзию, страну и корабли,
Как пустошь улиц кошками скребли,
До блеска натирая твердь л а т у н и
К открытию двухстворчатых дверей;
И мыслями янтарными т о н у л и
В туманах странствия, под грохот якорей…
Мечтая, мачтами отстав от берегов,
от низкой плоскости погасших очагов;
от изб, усадеб, дум сердешных…
И подхватили волны спешно
Изгнанников… Нас бросили об камни,
Чужие судьбы выдали. И давний,
Как пожелтевшая открытка «С Рождеством!»,
Потрёпан облик счастья, с торжеством
Посредственностей – всех мастей и рангов –
Смириться? Прорван фронт,
Чернь, хлынув ржавчиною с флангов,
Накатывает – тучной простотой –
И кровью хлюпает траншея под шагами…
Убиты все.
Людьми и их богами.
Лишь двое нас, читатель,
Ты да я…
2.
Скажу тебе, ни слова не тая,
В последнюю минуту тишины,
Мы слабостью, как веточки, сильны,
Перемежав кровавые бинты
С весёлым погруженьем школьниц в банты,
Изгои в ногу маршей, эмигранты
Поверхности разрубленной страны,
Приверженцы напевной старины,
С мечтами мачт, на холоде и в зное,
Несём в руках исчадие больное –
Масс умопомешательство, в иное
Восходим состоянье вещества,
В сознание…
Колеблется листва…
Вглядись, в цветущий гул,
В котором самосоздаётся
Из впечатлений крох,
В высокой пропасти колодца,
Прозрачная, как смех ребёнка, глубина –
Тончайшей жизни лёгкая цена…
Там – наши:
Три сестры. Вишнёвый пышет сад.
Смеются дядя Ваня и Иванов.
И тень от ветра, покидая ткань диванов,
Укромно укрывает разговор :
О высоте с вершин осенних гор,
О дальней, предстающей ввысь дороге,
О человеческом несчастном, душном Боге…
Ты слышишь, друг мой,
Видишь землю неба,
Внутри себя…
Распластанная небыль:
Непобедима.
Неподвластна.
Невозможна,
как блеск кинжала,
не покинувшего ножны!
Смотри!
Насквозь пронзай скупое бытиё,
Пропитывая кровью поколений
Свой дальний взгляд,
И протяженье лени,
И годы, отданные всуе на закланье,
И многотонных жизней увяданье
Пусть будет знаком, памяткой, сигналом
О том, в каком безудержном и алом
Чаду, аду – живут…
Вокруг и около…
И над растерзанной душою
клювом клёкала
Судьба – с размахом чёрного крыла,
Смотри, как многих в землю забрала
Земная жизнь…
Не знали.
Не дерзнули.
Им вырывали из груди щипцами пули.
Им пели со святыми упокой.
И солнце восходило за рекой
Для новых мук, для бойни обновлённой,
И, заливая кровью горла клёны,
Есенин умирал –
Под гнётом твёрдоглазых со стишками…
А Мандельштама, волоком по Каме,
Уже тащили – дни грядущие и люди.
И голову Цветаевой на блюде
Народу подавали, пир горою,
Идёт, цветы несут отцветшему герою,
И доску лепят на расстрелянную стенку :
Лик в профиль, полочка с цветами…
Ломает строки обыватель об коленку,