Читать Птицеед

Здесь солнца нет.

Во тьме скользят лишь только

сова ночная, с нею вместе птица, что вещим

вороном судьбы зовется…

И, показав мне этот жуткий край,

они сказали:

Здесь в глухое время ночи

отродья тьмы и легионы змей,

раздутых жаб, чудовищных ежей…

такой ужасный крик во тьму извергнут,

что, услыхав его,

любой из смертных

сойдет с ума иль мертвым упадет.

Поведав это всё,

они пообещали, связав меня

здесь к тису пригвоздить. И бросить умирать

столь злой, презренной

и жалкой смертью…

Уильям Шекспир. «Тит Андроник»1 .

– Гадость какая! – Рево скривил морщинистое, неприятное лицо, отставляя в сторону только что опустевшую, девятую по счёту рюмку. Язык у него уже заплетался. – Водка – это дрянь. Только россы её могут пить.

Калеви, сидевший напротив лучшего друга и коллеги, съёжился, и его плешивая голова под белым париком тут же вспотела. «Берёза» была росским заведением, здесь подавали росский алкоголь и еду, сюда приходили россы, они собирались за столами, ужинали, веселились и… было довольно необдуманно хаять их любимый напиток. Всё равно что залезть в гнилую нору к спящему жеребёнку, тыкать его в бок острой палкой и ожидать, что выберешься обратно целым.

Дери Рево совы, если он из-за выпитого не понимает таких элементарных вещей!

Калеви Той был от природы робким, нерешительным человеком, которой не терпел конфликтов. За всю долгую жизнь невысокий толстоватый ботаник ни разу не дрался и не хотел получать новый опыт в шестьдесят. Пусть россы люди внешне холодные и суровые, но внутри у них ещё то пламя… Так что Калеви опасливо осмотрелся, блеснув пенсне. Но из-за гомона и смеха слова Рево расслышали только за их столом.

– Ты как наберёшься, тебе сразу свет не мил, – проворчал Танбаум – тощий, рыжеватый, с аккуратными усиками над толстой, растрескавшейся губой. Он был занудой и педантом. Все делал обстоятельно, с оглядкой, никуда не спеша, чем часто раздражал Калеви во время работы. – И это вишнёвая настойка на водке, а не водка. Будь точен в формулировках.

Рево фыркнул с презрением и собрал разбегающиеся глаза:

– Слишком сладко. И крепко. Надо было идти в «Морскую деву», там хороший ром. А, Калеви?

Калеви осторожно пригубил из кружки уже порядком нагревшегося пива. Оставалось больше половины, он мучал его довольно давно, терзаясь одновременно от обиды, разочарования и апатичной усталой грусти.

Было с чего.

Утро обещало прекрасный день. Он ждал его двенадцать лет и, отправившись в университет Айбенцвайга, оделся подобающим образом: напудренный парик, треуголка, кюлоты2, белые чулки, новые даже не поцарапанные блестящие ботинки, камзол с бархатной вышивкой. Всё в коричневых тонах. Не броско, не вызывающе, но прилично и аккуратно. То, что требовалось для столь торжественного момента.

Его начальник, старший их лаборатории, профессор Кнейст, оставил должность по причине преклонного возраста, и Калеви сегодня должен был получить освободившееся место. Потому что он тяжело работал, писал солидные монографии, читал лекции, почти вывел устойчивый к холодным ветрам восточных Каскадов сорт солнцесвета и… был достоин.

Как никто другой.

Калеви ждали: уважение, весомая прибавка к жалованью, хорошее выходное пособие, больше времени на преподавание, науку и самое главное – больше денег на его важные для всего государства исследования. Он единственный человек во всем Айурэ, кто собирался представить миру первое за сто лет значимое открытие, связанное с солнцесветами. Для этого всегда нужны были лишь средства, да время. И теперь у него того и другого будет достаточно.