Читать Летать в облаках против ветра

– Эй, Рамиль! Или как тебя? Рахиль! Что там тебе мамочка привезла?

Мальчишку на самом деле звали Равиль. Степчик и Михась выхватили у него коробку с гостинцами и стали всем раздавать, приговаривая:

– Мамочка тебя не учила, что надо делиться? Ах, как нехорошо.

Равиль был нежный и застенчивый, как девочка. Но объектом для насмешек он стал не из‑за этого. Нашему отряду поменяли вожатого. Вместо спортивного и веселого Андрея Ивановича подсунули студентку, которая не справлялась со старшим отрядом. Она была вполне симпатичная, косы красиво уложены, как у дамы, но мы все равно ее возненавидели. И заодно Равиля, про которого она сказала:

– Его семья недавно переехала в наш город. Думаю, вы станете ему друзьями, поможете приспособиться к жизни.

– Ага, поможем! – с угрозой сказал крепыш Михась.

Все засмеялись. И с этого момента весь отряд жил придумыванием издевок над Равилем. Тем более, что невыносимо было смотреть, как первый отряд под руководством Андрея Ивановича проводит туристские соревнования, играет в футбол и часто смеется над его шутками. А мы изнывали от скуки и смеялись только над Равилем.

Видя это, вожатая Татьяна Степановна (ее прозвали Степанидой) решила поговорить со мной как с положительным, на ее взгляд, мальчиком. Она просила повлиять на ребят и закончила словами:

– Надеюсь, этот разговор останется между нами.

Если бы она только знала, что для меня пойти против всех – самое страшное. Я старательно изучал повадки ребят в школе и во дворе, чтобы не быть белой вороной, как Равиль, не отличаться. После разговора со Степанидой я выскочил из палаты на улицу, где меня ждали пацаны, стал взахлеб пересказывать разговор. Поднял голову – и увидел в окне грустную Степаниду.

В наказание за плохое поведение нас не взяли в общелагерный поход с ночевкой.

В тот день плачущего Равиля привели к крапиве у забора, заставили раздеться и лезть в жгучие заросли.

Это была подлость. И я был подлец. Даже сейчас при воспоминании об этом горит лицо.

Я тогда сделал открытие: если записать мучащую тебя историю, то боль проходит. Исписанные случайные листочки я стал рассовывать в ящики письменного стола. Можно было, конечно, просто рвать их на клочки и выбрасывать, но я опасался: вдруг тогда не будет спасительного эффекта.

Спустя много лет я достал обувную коробку, перевязанную бельевой веревкой, куда однажды перекочевали записки, и решил их перечитать.

Что я могу в этой жизни? Каждое утро плестись в школу, как велят взрослые. Ходить в кино, если мать даст денег. Что еще? Вокруг много дорог, которые ведут в неизвестность, но на них расставлены таблички: «Нельзя. Не дорос еще». Я бешусь от беспомощности, но плетусь по разрешенному пути, смиренно опустив голову.

– Ты, конечно, не против сходить к тете Марине и дяде Коле? Они все время вспоминают о тебе.

Их сын погиб в детском возрасте. Жалко, конечно, но тягостно приходить в квартиру, где книжки, игры, одежда напоминают о том, кого нет. Для них время остановилось. Мы пьем чай с пирожками, приготовленными тетей Мариной, и играем с дядей Колей в шахматы. Говорят, в шахматах проявляется характер. У меня не хватает терпения, чтобы подолгу продумывать ходы, я импровизирую. Из‑за этого дядя Коля легко обыгрывал меня и жертвовал фигурой, чтобы уравнять шансы. Сейчас я его обыгрываю. Старость. Дядя Коля растерянно смотрит на доску: неужели мат? Мама просит, чтобы я поддавался, не огорчал старика. С шифоньера следит за мной кот Базилио. Это я так прозвал его за огромный размер, вообще‑то он Фунтик. Кот предан своим хозяевам и готов защищать их, как собака. Сделаешь неосторожное движение, он начинает шипеть и изгибать спину к атаке. Несмотря на почтенный возраст, кот лихо прыгает со шкафа на плечи дяде Коле, когда тот командует: «Фунтик!». Дядя Коля не устает из года в год показывать этот фокус. Когда старики умрут, Базилио, наверняка, сядет на их могилу и превратится в памятник.