Читать Симонов и Цапля

Этот октябрь был зажат в тисках мучительного ожидания, растянут в безжалостно длинную вереницу дней, конца которой, казалось, никогда не будет. Дневное время, насквозь пустое и безвоздушное, надо было хоть чем-то наполнять, и это при том, что каждая пылинка, каждый предмет вокруг, ясно и твердо говорили мне, что наполнить его нечем. Поэтому я не мог даже найти в себе сил, чтобы вставать по утрам с постели, и просто пил снотворное, чтобы как-то отключиться на день и дотянуть в полузабытьи до вечера. Ночью, когда открывались бары, становилось полегче – там можно было, крепко подзарядившись, переброситься в карты с какой-нибудь случайной компанией, а то и попробовать зацепить такую же потерянную, как и я сам, девицу из пригорода. Вообще в последнее время у нас завелась мода встречаться больше по ночам, в сумерках и потемках. Наверное, это от того, что мы начали стесняться друг друга, бояться заглянуть друг другу в глаза и увидеть в них себя, свою же праздность и пустоту; а также это от того, что все хотят казаться занятыми в дневные часы, как были по уши заняты на работе наши далекие предки. На самом же деле, о ужас, вот оно – проклятие нашего времени – никто у нас не занят ничем.

«Чертовы роботы, они режут нас без ножа. Они обездвижили наши мышцы, а искусственный интеллект парализовал наши мозги. Нам предлагается сидеть дома, писать книги и картины, сочинять музыку, творить. Ага, конечно. Я и рисовать-то как следует не умею, и с музыкальным слухом у меня неважно. Эх, если бы я только знал тогда, в школе, какова она, взрослая жизнь, я бы всю кровь свою вскипятил, только бы научиться чему-то, что роботы не умеют – ну хоть басни сочинять, или сказки для детей, или, может, слышать потусторонние голоса и гадать по ладони? А впрочем, если вспомнить, разве я не старался? Неправда – пробовал, старался. Но увы, нет у меня никаких особых талантов. Не творческий я. Сегодня это для человека – приговор. Вот Ирка Распутина – другое дело, а ведь она за мной в десятом классе бегала, в любви клялась. Она стала известной виолончелисткой, играет, ездит с концертами. Две недели назад встретил ее, так она насилу узнала меня, смутилась, всю свою вежливость и терпение в кулак собрала, чтобы пятнадцать минут со мной поговорить. И с великим облегчением убежала. Конечно, она ведь из живых, она смогла найти для себя смысл и цель. А я – из заживо мертвых, и мне, наверное, недолго уже остается коптить небо. Ну, Ирке я, положим, верю, да. Но другим – не верю. Притворяются все, делают что-то и гонят от себя мысли, что это никому не нужно. Пишут, сочиняют. Все с творчеством было еще более или менее в порядке, пока десять лет назад не вскрылась эта грандиозная афера с мертвыми душами – оказывается, всех этих читателей, слушателей, всей этой аудитории, кто подписывался и ждал продолжения, кто радовался твоим креативам и отзывы писал – всех их никогда не было. Правительство сфабриковало этих людей, их аккаунты, их активность и интересы, чтобы у нас была мотивация творить для них. Ну кто после былой популярности сможет работать в стол, для себя? Вот с тех пор большинство наших креативщиков скисло. Депрессия, тоска. Зачем жить, зачем творить? Конечно, многие еще борются, притворяются, но уже как-то вяло и обреченно. Мать-природа, где же ты, почему ты ничегошеньки не придумала для нашего спасения, разве ты не должна заботиться о продолжении нашего рода? С детства мы всем обеспечены, все достается бесплатно, производство полностью автоматизировано, людям вообще не нужно работать, чтобы добывать хлеб насущный. В давние времена была такая страна – СССР, там думали и мечтали о коммунизме – это когда от каждого по способности, каждому по потребности. Почему-то считалось, что при коммунизме люди будут счастливы. Вот он – коммунизм. Сдохнем мы все скоро от безделья при этом вашем коммунизме. Сейчас на дворе 2135 год, и многие думают, что протянем мы таким макаром еще лет пятьдесят, не больше. До недавнего времени я еще как-то держался, нырял с аквалангом, украшения вырезал из раковин. У меня, о чудо, иногда эти поделки брали, и даже уговаривали еще смастерить. Я каждую такую просьбу помню, каждый разговор об этом, каждую заинтересованную интонацию в голосе. Я готов был тогда не то что на руках моих заказчиков носить – я мог бы для них горы свернуть; всякий раз после таких случаев энергия целую неделю била из меня фонтаном, я был так же кипуче, страстно жив, как отец в его лучшие годы. Но потом отменили закон, запрещающий задействовать роботов в индустрии эстетики и украшений, и все, конец. Роботы такие сувениры в десять раз быстрее и красивее меня делают. Бесталанный я.