В распахнутую дверь заползал густой весенний воздух, пахнувший льдом застывших луж, талой землей, прошлогодней листвой, сосновой смолой и еще чем то, свойственным только весне далеких северных широт. У косяка внутри помещения стоял мужчина невысокого роста, с брюшком, и тревожно перебрасывал взгляд хитрых карих глаз поочередно то на одного, то на другого из тех троих, которые остались в помещении. Эти трое расположились на равном расстоянии друг от друга, и не меняли дистанцию, как шахматные фигуры, забытые на доске небрежным игроком. Однако ходы эти фигуры делали сами, и потому предпочитали лучше не двигаться, чем сделать ошибку в этой опасной игре.
– Не закрыть ли дверь, Сергей, – спросил он того, что сидел в изодранном до лохмотьев кресле. – Холодает к вечеру. – Тот, кого он назвал Сергеем, улыбнулся, глядя на его расплюснутый, как пятак у свиньи, нос, на конце которого чернело большое пятно мазута.
– Не нужно, Никодимыч, – ответил Сергей. Его тон не предполагал возражений. – Пусть проветривается от дыма. Не хочу, чтобы завтра учуяли запах. – Они собирались курить гашиш, и было бы неразумно оставлять следы и дать волю слухам в этом заброшенном, недоступном для транспорта поселке.
Сергей расположился на равном расстоянии от враждующих сторон, чтобы успеть вмешаться, если это будет необходимо. Справа от него, на верстаке, сидел, раскачивая ногами, беловолосый детина по кличке Амбал. Сейчас он был воинственно настроен, что проявлялось во всем его облике. Его белый чуб торчал, как рог у разъяренного быка, ноздри раздувались, и расстегнутый ворот рубахи открывал часть татуировки изображающей кости и череп. Амбал получил кличку за свой размер. Он был большой, атлетического сложения и огромной физической силы. Он мог свободно перенести две болванки, восемьдесят килограмм каждая, с одного места на другое, если было за что их ухватить.
– Давай, Бобер, сыграем в карты сегодня, – уже в третий раз предлагал Амбал, обращаясь к тому, что стоял слева от Сергея, возле раскаленной железной печки. Амбал проиграл ему вчера, а отдавать было нечем. Сегодня он надеялся отыграться, а это значило опять играть в долг.
– Уймись ты, уймись, – пытался Бобер угомонить Амбала. – Опять хочешь мне фуфло засадить?
– Ты думай, что говоришь, – с угрозой предупредил его Амбал. – Недолго и схлопотать.
На лице у Бобра появилась трагическая гримаса обреченного. Так, должно быть, выглядел лорд Гамлет в начале его знаменитого монолога: «Быть или не быть». Вопрос, однако, не принимал для Бобра настолько личный характер, как для Гамлета. «Быть или не быть Амбалу?» – вот в чем был вопрос. «Убить, иль не убить?». Бобер уже сидел раз за убийство. А тут будет еще одно, и опять лагеря, а ему очень хотелось выйти наконец из заколдованного круга преступлений и отсидок. Бобер ничего не ответил, только кивнул, как будто в знак согласия. Бобер в любом споре утвердительно кивал, и постороннему могло бы показаться, что он во всем уступает и со всем соглашается. На самом же деле Бобер соглашался только со своими мыслями. – Давай, давай, Амбал, – говорил он сам с собой. – Договоришься скоро, и я распорю тебе брюхо.
Амбал хорошо понимал, что означало постоянное согласие Бобра. Но он был не трус, скор на расправу, и дело могло принять крутой оборот.