— Что тебе привезти из тридевятого царства, что тебе привести из тридесятого государства, Настенька? — спрашивает нас батюшка наш любезный, когда сидим мы с моими сестрицами в нашей светёлке просторной.
Я пряду и вышиваю, как обычно. Занимаюсь тонким шитьём и рукоделием.
Марфушенька, старшая моя сестрица, сидит и селфи делает в разных ракурсах, чтобы собрать больше лайков да подписчиков. Грушенька, средняя наша сестра, каталоги разные заморские глядит да рассматривает, выбирает себе наряды да обновки по сердцу.
— А почему ты только Настеньку спрашиваешь? — дует свои губки капризно сестрица Марфа. — Али мы тебе не дочери родные?
— Всех я вас люблю ровно, всех люблю одинаково, мои любушки, — отвечает ей наш батюшка. — Собираюсь я в тридевятое царство, в тридесятое государство по своим делам купеческим, привезу нам в отечество товару нового, санкционного. И вас, мои голубушки не обижу, не забуду. Желайте, что хотите, — отвечает наш батюшка ласково. — Сроку вам три дня даю на раздумья, чтобы мне сказать, что вам больше по сердцу. Привезу всё, что не попросите.
И уходит наш батюшка по своим делам купеческим, а мы остаёмся с сестрицами втроём.
— Не хочу я замуж, — молвит моя старшая сестрица мечтательно. — Хочу быть блогеркой с десятью миллионами подписчиков. — Не желаю быть ни портнихой, ни поварихой при мужике неотёсанном!
— Видела я в каталоге заморском, — молвит средняя моя сестрица, — что есть на белом свете волшебный самотык девичий, что любого молодца заменит. — Слышала я, что девки французские да итальянские только его и пользуют, и живут в своё удовольствие… Вот бы мне такой своим подписчикам показать, провести рекламную интеграцию… Много денег тогда бы я смогла выручить…
— А как же муж и детки? — тихо спрашиваю я Груню, ибо знаю, что это самое что ни на есть в жизни главное.
Знаю это наверняка. Всей силой сердца своего девичьего.
— Вот ещё! Муж и детки, — фыркает в ответ Грушенька смотрит на меня свысока, насмехается. — Да кому они нужны в наши времена?! Муж да детки сопливые? Сопливые да крикливые. С Куликовской битвы уже как сто лет прошло, а тебя все в иго рабское тянет? — молвит моя сестрица.
— А я вот слышала, что есть в землях англосакских раб мужской, гимп его кличут или сабмиссив по-аглицки, — говорит тут Марфушка, в смартфон свой зыркает. — Всё он делает для удовольствия и для услады своей госпожи. Держат его на цепи, как собачку или бибизянку диковинную, а он и рад услужить-ублажить. Вот бы мне такого гимпа, тогда никакой самотык не нужен… — молвит старшая сестрица.
— Как же так, Марфушенька! — вскрикиваю я в сердцах, алой краской заливаясь. — Где это видано на белом свете, чтобы жена главней мужа была?! Не по Домострою это, не по скрепному, не по Божьему разумению, — хочу я сестрицу образумить, на путь истинный наставить.
Только смотрят на меня Грушенька с Марфушей свысока, зубы скалят да хохочут. Не указ я им и не учитель. А сестра младшая, всем послушная.
— А мне ничего не надобно из землей заморских, — отвечаю я им в ответ на их насмехательства. — Лишь бы батюшка живой да здоровый вернулся. Слышала я, на заставах лихие люди шалят, обозы с товарами в Русь пускать не хотят, грозят разными наказаниями да санкциями.