Читать Слоновья память

Шрифт

Интервал

…as large as life and twice as natural.
L. Caroll
Through the Looking-glass[1]

Кто задумает дать деру, тому всегда подфартит, так что кусайте теперь локти.
Фраза, которую произнес Деде, удирая из тюрьмы

Antуnio Lobo Antunes

memória de elefante

Больница, где он работал, была та самая, куда он в детстве не раз провожал по утрам отца: старинное монастырское здание с часами, словно снятыми с фасада муниципального совета, двор с потускневшими платанами, бредущие куда попало оглушенные транквилизаторами пациенты в больничных пижамах, жирная улыбка охранника, так задирающего уголки губ, будто рот вот-вот вспорхнет с физиономии и улетит. Время от времени исполняющий роль мытаря, этот многоликий Юпитер вынырнул из-за угла лечебного корпуса, зажав под мышкой пластиковую папку, и требовательно-просительным жестом протянул листок бумаги:

– Взносики в Общество, сеньор доктор.

Черт бы побрал психиатров, сомкнувших ряды, будто полицейский кордон, думал он, пытаясь нашарить сто эскудо в лабиринтах портмоне, черт бы побрал этот Великий Восток Психиатрии, этих высокомерных классификаторов чужих страданий, пораженных той единственной подлой формой психоза, которая выражается в преследовании всех прочих душевнобольных, в ограничении свободы безумия под предлогом исполнения Уголовного кодекса, созданного самими страдальцами, черт бы побрал Искусство Учета и Контроля Смертной Тоски, черт бы побрал меня, подытожил он, засовывая в карман прямоугольный бланк, за то, что соучаствую в этом безобразии, платя взносы, вместо того чтобы, рассовав бомбы по ведрам для использованных бинтов и по ящикам в кабинетах врачей, устроить развеселый атомный гриб из всех этих ста двадцати пяти лет извращенного идиотизма в духе Пина Маники [2]. Ярко-синий взор охранника-мытаря, так и не заметившего, как налетела и отхлынула гигантская волна внезапного эскулапова негодования, омывает врача тихим светом, подобным ореолу средневекового ангела: не раз доктор тайно замышлял нырнуть солдатиком внутрь полотен Чимабуэ [3] и раствориться в выцветшей охре эпохи, еще не изгаженной мебелью из ламината и типографскими образками популярной девочки-святой, отучавшей бедняков материться; порхать бы там, как куропатка, замаскированная под лоснящегося серафима, задевая крыльями колени святых дев, неотличимых, как ни странно, от женщин с картин Поля Дельво [4], застывших, словно манекены, воплощением обнаженного испуга на фоне необитаемых железнодорожных вокзалов. Последний хриплый отзвук умирающего гнева срывается с его губ:

– Сеньор Моргаду, ради целостности наших с вами яиц отстаньте от меня до следующего года с вашими гребаными взносами и передайте сношающему нам мозжечок Обществу неврологии и психиатрии и иже с ним, чтобы аккуратно скрутили мои деньги в трубочку, щедро смазали вазелином и засунули себе сами знают куда, огромное спасибо, я закончил, аминь.

Охранник – сборщик взносов слушал его, застыв в почтительном поклоне (парень в армии явно был любимым стукачом сержанта, догадался врач) и открывая заново законы Менделя на уровне своего малогабаритного двухкомнатного интеллекта с правом пользования кухней.