Солнце
Стоял тёплый октябрьский день. Деревья были уже голые, но они всё ещё тянулись к вечному солнцу своими спутанными корявыми ветками. Могучие тополя выстроились в ряд вдоль длинной улицы, утопив свои корни в кучах почерневших от первых заморозков листьев. Больше никого не радовала увядшая природа маленького тихого городка, а на его окраине стояло небольшое здание с унылым двориком и высоким бетонным забором. Над центральными воротами, слегка покосившись, висела скромная серая вывеска: «Пансионат для пожилых людей».
Худой, с наголо выбритой головой старик, одиноко сидевший в кресле-каталке на пустой, тщательно выкрашенной в белый цвет террасе, наклонился, чтобы поднять упавшие со лба очки. Но тело его не слушалось, сил в нём давно не было, да ещё и голова, словно чужая на его плечах, слишком тяжёлая, с едва ощутимым звоном в ушах, постоянно клонилась вниз. И старик сделал неловкую попытку протянуть свою костлявую руку к очкам, но не удержав равновесия, упал. Кресло слегка откатилось в сторону, а старик беспомощно распластался на холодном деревянном полу, но тут же перевернулся на спину, слегка прикрыв глаза.
– Как же я встану теперь? – с досадой подумал он, прислушиваясь к своему телу и пытаясь понять, не сломал ли он чего в нём.
Но нет, боли не было. Тело тяжело завалилось на пол, словно оно было невозможно большим, хотя вес старика едва ли набирал бы килограмм пятьдесят. Старик со спины перевернулся набок, потом перевернулся ещё, чтобы встать на четвереньки и с досадой подумал: «Какой же невыполнимой задачей стало обыкновенное желание встать на ноги!». Как же он раньше не представлял себе таких проблем? А теперь ему было тяжело вставать с кровати, совершенно невозможно было ходить самостоятельно и ориентироваться в пространстве. А ведь старик отчётливо помнил времена, когда мог бежать за ветром, не чувствуя ног или держать на руках любимую. И никогда он и представить себе не мог, что тело может быть таким не послушным и таким беспомощным. Но самое страшное, с чем он не мог смириться долгие годы – это то, что он стал никому не нужным. Восемь лет назад его жена умерла. И после её смерти сын и две дочери старика попытались присматривать за своим отцом по очереди. Они не могли смириться с его беспомощностью и старались любой ценой растормошить своего отца, заставляя его сопротивляться болезни. Но он всё отчётливее понимал, что вызывает у своих детей раздражение и досаду, и хотя они очень старались тянуть эту обузу, как положено перед людьми и Богом, их смущали его ворчливость, замкнутость и отстранённость. Разговоры не получались, от помощи он отказывался и часто прогонял своих детей, понимая, что они глубоко страдают от таких вот холодных встреч. Всё реже они виновато навещали своего отца, потом вдруг перестали появляться в его доме месяцами, оправдываясь занятостью, а потом и вовсе вдруг отправили его сюда. Растерянность и страх, которые испытал старик в первые три недели в пансионате, среди чужих ему людей, давили на него не меньше, чем выкрашенные голые стены и бесстрастные лица санитаров. Поначалу он тихо плакал, лёжа в постели, смущался, когда его кормили и буянил, если его мыли, насильно затаскивая в ванну. Но шли месяцы, а потом и годы и старик потихоньку привык ко всему происходящему, хотя мысль выбраться отсюда и попасть домой никогда не покидала его.