Хотя, может, я вовсе и не такая, а всего лишь считаю себя таковой?
Кто бы мог подумать, что Ляля так подставит!
С Лялей, то есть Алёной, мы познакомились, когда поступали в педагогическое училище, только я попала, а она – нет. Наши пути могли бы разойтись, но мы продолжили общаться. Ляля решила подождать ещё год, никуда больше не подавалась, а я пробовала в пару институтов, но не прошла по конкурсу.
Какой выбор у меня был? Мать учитель, ну и пусть сейчас молоком в ларьке торгует, там больше платят, и я туда же. По стопам, как говорится.
Жмурюсь недовольно. Вот заняться больше нечем, как размышлять тут о прошлом и будущем!
О настоящем думать надо. О том, что произойдёт, когда мы выйдем из этой комнаты.
Краем глаза поглядываю на Грома, но он молчит. Докурил и, закрыв глаза, лежит спокойно. Будто бы даже спит.
- Юр? – тяну тихонько.
Ноль реакции.
- Юра?
Заснул, что ли, реально?
- Юр? – протягиваю руку, и вскрикиваю, потому что его ладонь выстреливает вверх и ловит моё запястье.
Сжимает сильно, но терпимо, а потом отпускает.
- У меня нет настроения разговаривать.
У меня нет настроения разговаривать, тьфу ты какой, - это я про себя повторяю.
Иррационально злюсь на Громова, с недовольным вздохом утыкаюсь носом в спинку кожаного дивана.
Ну и молчи, зараза, считаешь себя лучше остальных, да? Спас, облагодетельствовал? Теперь что, хочешь, чтобы я в ноги твои кланялась? Или свои раздвинула?
Это всё проносится в моей голове, конечно. Озвучивать такое не стану. Что я, враг себе?
Слёзы обиды наворачиваются на глаза. И паника подступает.
- Как я домой доберусь? – сдавленно спрашиваю. – Я даже не понимаю, где мы находимся.
- В Лопухинке мы, - вдруг раздаётся за плечом. – Я тебя довезу, не переживай. Через час-полтора выйдем. Надо чтоб мужики разошлись, а то тебя не выпустят. Пусть забудут о твоём присутствии и свалят. А то по рукам пойдёшь, дурочка.
Точно… я дура. И слышать это от Громова вдвойне обиднее.
Сегодня Ляля заехала за мной вместе со своим другом.
- Эм, думала, мы вдвоём поедем, - настороженно спрашиваю, плюхаясь на заднее сиденье белой шахи, чьи дверцы изрешечены круглыми ржавыми дырами, похожими на отверстия от пуль.
Может, это они и есть? Я уже ничему не удивляюсь.
- Митька только подкинет. Да, Митяй? – Ляля обнимает его со спины, сидя позади водительского кресла. – У него сегодня много дел, всю ночь бомбит в Рамбове.
Вообще мы живём в Ломоносове, но местные часто его между собой Рамбовом называет, что пошло от старого названия города Ораниенбаум.
- Пятница, вечер, всегда активно.
Впервые вижу этого Митяя, хотя, возможно, он откуда-то с области. Мне не нравится, как он пристально меня разглядывает, оценивающе даже как-то.
- А это Илона, кстати, - знакомит нас Ляля. – Будущий учитель начальных классов. У меня-то не сложилось.
- Ну какой из тебя учитель, Ляля, - зыркает Митяй на неё. – Чему ты научить можешь? Пить, курить и трахаться? – Ржёт, словно лось. - Я, кстати, любя, не обижайся. Но не твоё это.
- Мать говорит, профессия нужна, - тянет Ляля, - хотя её же в первых рядах под зад коленом с завода пнули, когда сокращения пошли. Но она у меня такая… полы мыть не будет, - вскидывает гордо голову. – И я не стану.
Думаю, а чего такого в полах? Моя, вон, мыла, когда нужда заставила. На ткацкой фабрике с шести до восьми утра убиралась. И меня с собой таскала, потом в школу вела.