– Два «эл» влево, два «эл» вправо и треугольный кружок.
Бенжи выставил вперёд руки, на ощупь повернул и нажал, что требуется, руки его провалились куда-то в пустоту, и сам он рухнул следом. Маленькие морфы засмеялись.
– Ничего смешного! – обиделся где-то внизу андроид. – Хорошо вот так вот сидеть и наблюдать сверху, как мучается беззащитная дефективная машина!
– Это кто это тут у нас дефективная машина?
Дверь была открыта, но, даже будь она закрыта, Ая бы всё равно так или иначе увидела бы двух маленьких рыжих морфов. Они сидели на подоконнике, ногами на улицу, окно было открыто, и далеко внизу, под окном, барахтался попавший в параллель Бенжи.
Увидев Аю, морфы спрыгнули с подоконника в холл, подбежали к ней и повисли на её коленках.
– Он сам, он сам! – наперебой загалдели они. – Мы даже не помогали!
Большой белый дом стоял на самом краю каменистой вересковой пустоши, переходящей в высокий обрыв.
Это была северная оконечность одного из Фолклендских островов – острова Каркасс, берег холодного Атлантического океана, берег пингвинов. Некогда – заповедник. Здесь – как, впрочем, и во многих других местах – давно уже не было ни небоскрёбов, ни транспорта, ни толпы. Люди ушли с Фолклендов на материк, оставив зелёные острова морфам.
Солнце вставало по утрам над далёкими изумрудными фьордами, вытравливая в белое проплывающие по ним туманы, и привыкшие к чужому вниманию пингвины с рассветом забирались вглубь острова и кричали дурными голосами, выпрашивая у людей и морфов подачки.
В то утро Ае стукнуло тридцать. К этому времени прошло уже лет десять, как они с Бенжи жили здесь, то ли нянчась с морфами, то ли наблюдая, как морфы нянчатся с ними самими. Маленькие всемогущие существа, так похожие на человеческих малышей, уже много лет заменяли Ае её собственных нерождённых детей.
– Это не реализация, это примитивный плохой суррогат! – сказал Бенжи, входя в двери по-человечески. – И хотел я вовсе не этого!
– А чего?
– Видеть.
Маленькие морфы, повисшие на Аиных коленках, перестали улыбаться. Бенжи прошёл мимо них, подмигнул Ае и поставил на стол плошку с крупной жёлтой морошкой.
– Это стояло внизу, – сказал он. – Только я не видел, кто его принёс.
Один из морфов шевельнулся было в его сторону, но андроид поспешно замахал руками и выставил у него перед носом указательный палец:
– Нет, нет и нет! Никаких наведённых воспоминаний! Если так пойдёт и дальше, я просто превращусь в чью-то внешнюю память. Моё есть моё, а чужое есть чужое, даже если это чужое большое и содержательное.
Морфы переглянулись и хихикнули.
– Это принёс весёлый человек, которого зовут Революция, – часто моргая, сказал один из них. – Сегодня утром.
Он качнул кучерявой рыжей головкой, и маленькая плошка на столе превратилась в большую прозрачную вазу. Морошка, оказавшаяся на её дне, вспучилась, как закипающее молоко, и заполнила собой вазу до самых краёв.
– Что-то зачастил Революция в наши края, – усмехнулся андроид.
***
Революция был человеком.
Не морфом, не реализатом, а обычным двадцатипятилетним парнем. На Каркассе он появился ровно четыре года назад, в ноябре, в день своего совершеннолетия – худой, долговязый, с гривой дредлоков на голове и пирсингом в нижней губе. И звали его тогда Друджи Радецкий.