Читать Тест Мохова

ТЕСТ МОХОВА1

Если подъезжать к Бонифатьевке со стороны райцентра, трудно не приметить двух домов, отхваченных от всей остальной деревни небольшим оврагом. Они одинаково скроены из просмолённого бруса, покрыты одинаковой грязно-бурой черепицей и даже крылечки у них выходят на одну и ту же сторону – к дороге. Вот только один из них раза в полтора больше другого, из-за чего возникает впечатление, что он стоит на этом месте давно, а «младшой брат» только-только народился. На самом деле, строились они в одно и то же время, в начале 70-х, сразу после того как вследствие масштабных ирригационных мероприятий затопило бывшую Нижнюю Бонифатьевку. Конечно, многие деревенские тогда противились переезду – это ж сколько мороки. Но сейчас уже ничего, пообвыклись. Да и озеро получилось нарядное, с видами.

Строили эти дома сами будущие хозяева – тогда еще надежные сорокалетние мужики Сидор Петрович Громов – тот дом, что побольше, и Николай Дмитрич Мохов – тот, что поменьше. Сидор Петрович, несмотря на свою солидную стать, которая с годами все больше развивалась вширь, обнаружил в этом деле изрядное проворство: одним из первых среди будущих потопленцев он снес в сельсовет заявку на стройматериал, хорошую заявку, продуманную – завснаб Клюшкин долго ею любовался, прежде чем отправить по инстанциям. А вот в этих самых инстанциях к заявке отнеслись без должного уважения: в процессе её таинственного превращения в транспортные листы все многотрудно выверенные кубометры и центнеры были напрочь перепутаны, причем, что самое невероятное, в сторону увеличения. Поэтому когда Сидор Петрович увидел на своем новом участке, размеченном пока лишь сосновыми колышками, несколько исполинских куч стройматериала, он сперва даже не поверил свалившемуся счастью, а уж когда поверил, тут же стал прикидывать – хватит ли этих куч еще и на зимнюю баньку, а заодно и на вместительный курятник. Ненароком в тот самый момент прикатил на своем скрипучем, подагрическом «Батавусе»2 Митрич (сроду никто его Николай Дмитричем в деревне не звал, вот и мы не будем), осмотрел территории и ахнул: «Ого, Петрович, уже стройку запускаешь, а я вот только на участок глянуть прибыл… А материала где набрал столько? Нешто всем дают?». Митрич это так спросил, от наивности и неразумения, но Сидору Петровичу померещился в его словах опасный намек. И пришлось ему вычеркнуть из мечтаний курятник с банькой и, скрепя сердце, написать прошение на имя председателя сельсовета, в котором объяснялась сложившаяся ситуация и предлагались пути её справедливейшего разрешения. Так, буквально в соответствии с утопическим лозунгом «каждому – по потребностям», Митрич разжился материалом для обустройства нового жилища. А заодно и слепил его по образу и подобию росшего напротив громовского, ибо так было гораздо сподручней.

Жили потом Митрич с Петровичем как и полагается соседям: за межу спорили, скотину в чужой огород направляли, нестройным дуэтом зорьку восьмого ноября встречали, вместе детей женили и в город снаряжали, Варвару Никитишну, Митричеву супружницу, отпевали… В 91-ом она Богу душу отдала, оставив Митрича одного на хозяйстве…

Именно тогда и стал превращаться незаметный щуплый Митрич в известную на всю Бонифатьевку личность, можно сказать, в её ходячую (не всегда уверенно) достопримечательность. Дело в том, что если раньше Никитишна довольно успешно, то словом суровым, то слезой проникновенной, а то и просто тихой молитвой, помогала ему противостоять главному искусителю русского мужика – Зеленому Змию, то, оставшись без её самоотверженного надзора, Митрич не нашел в себе внутренних ресурсов для продолжения битвы с проклятым аспидом. Все чаще его можно было встретить выписывающим широченные зигзаги по дорожке, ведущей к дому Женьки Данилова, главного деревенского химика, по крайней мере – в области диковинных превращений картофельного крахмала в живительный для потустороннего утреннего Митрича напиток. Само собой, в своей слабости Митрич был не одинок – многие односельчане регулярно навещали гостеприимного Женьку, но всё же он стоял особняком. Во-первых, он не очень-то нуждался в собутыльниках, что на Руси почему-то считается главным признаком алкоголизма, будто наличие хлипкого визуально-акустического контакта с «коллегами по цеху» в корне изменяет весь анамнез. А во-вторых, алкоголь действовал на Митрича не совсем обычным для данной географической зоны образом: он почему-то никогда не буянил и не лез в драку – напротив, как-то весь разглаживался и умиротворялся, чем-то тихо наслаждаясь с юродивой улыбкой, что с каждым новым глотком завладевала его мимикой всё надёжней и прочней. Бывало, что, отправляясь за «догоном», Митрич терял силы на полпути, падал в придорожные лопухи и лежал там маленький и беззащитный, и его улыбку вполне можно было бы назвать младенческой, если б не какая-нибудь досадная вермишелина, застрявшая в клочковатой седой бороде.