Нажав на кнопку, Бронислав был готов к немедленному её действию, однако ничего особенного не произошло. Прошла секунда, прошла другая – и вдруг все вокруг переменилось в мгновение ока: он сидел на невысоком пригорке, заросшем зеленой с желтизной травой, а перед ним, как на ладони виднелось Обрадово, именно такое, которое он помнил с раннего детства. Ему стоило только сбежать вниз по узенькой тропинке, чтобы очутиться на главной сельской улице, свернуть направо – и вот он, дом, где он прожил основную часть своей жизни, где все было родным и знакомым, где успокаивалась душа, и замедляло свой бег колотящееся сердце. Бронислав даже почувствовал где-то между грудью и животом удивительное тепло, от которого захотелось то ли засмеяться, то ли заплакать. Он был удивлен: никогда не чувствовал себя сентиментальным, – а вот подишь ты…
Сзади раздалось осторожное покашливание, потом голос деда Фимы произнес:
– Здравствуй, Броня. Какими судьбами?
Бронислав живо обернулся и увидел старого знакомого, который взобрался на пригорок с огромной – для его небольших габаритов – корзиной, полной шампиньонов, крепких, молодых, так и просящихся на сковороду. Тогда парень вскочил с земли и. быстро шагнув к старику, крепко обнял его.
– Здравствуй, Фима, ты не представляешь, как я соскучился по всему этому и по всем.
Старик, отбросив палку, бывшую в его левой руке, неловко, одной рукой обнял Бронислава.
– А как же, – произнес он, – в родной сторонушке и небо голубее, и трава гуще, и душа ликует, ибо на свое место вернулась.
Мужчины разомкнули объятия. Фима спросил:
– Надолго приехал?
– Ой, нет, – Бронислав посмотрел на часы, – через полчаса – ужин.
– Во как, – произнес Фима, – значит, по часам живешь?
– Приходится так, – ответил Бронислав, – побегу к своим, хоть на минуту их увижу.
– Давай, давай, они ж тоже, чай, соскучились до умопомрачения.
Бронислав вприпрыжку помчался к своему дому. «Молодость!» – подумал Фима, глядя ему вслед. Если он и удивился внезапному появлению Бронислава в родных пенатах, то виду не подал; прожитая жизнь научила ничему не удивляться, принимать все, как должное.
А Бронислав, меж тем, влетел во двор своего дома. Мама была во дворе, кормила птичью живность на вечер.
– Привет, мам, – закричал Бронислав, женщина обернулась, всплеснула руками и раскрыла объятия, сын обнял мать и прижался к ее груди.
На возглас Бронислава из сарая выглянул отец и, радостно заулыбавшись, пошел встречать сына.
Слезы радости текли по щекам матери, она этого не замечала, не сводя с сына своего взгляда, и говорила, говорила:
– Как ты вовремя, сынок, все вместе сейчас будем ужинать, я как раз окрошку приготовила и блинчиков с яблоками, как ты любишь, напекла.
Николай Сергеевич, подойдя, крепко пожал Брониславу руку и, обхватив его сильными руками, прижал к груди.
– Погоди, мать, – проговорил Смирнов-старший, – дай хоть рассмотреть младшего хорошенько, да парой слов перемолвится.
– Нечего годить, смотри, какой худющий стал, не доведут эти изобретения до добра.
Бронислав, ошеломленный встречей с родителями, не мог вставить и слова, но, улучив момент, все-таки проговорил:
– Мам, пап, я буквально на минуту, у меня через десять минут ужин… там… Я должен вернуться, не хочу, чтобы меня хватились.