Читать Солнцестояние, или Мало-Александрийская история
«Жизненный путь всегда ведёт от вехи до вехи. Вехи жизненности. Иначе путь не имеет смысла».
(Синайский отшельник Тимофей).
День зимнего солнцестояния на склоне 1912 года заметно потеплел. Быстро накапливалась всеобщая пасмурность в согласии с моросящим дождиком. Тот прилежно затуманивал всякие проявления цвета и сочно утемнял гладкое булыжное мощение соборной площади, отчего ослепительной белизной торчком выступали остатки снежных кучек, составленных старательными дворниками, изображая миниатюрные горные вершинки. Тут и классические черты величественного Исаакиевского собора предстали, будто в чёрно-белом кинофильме. Туда-сюда сновали редкие прохожие, вооружённые зонтами, и невесело устремляли взоры свои под ноги, чтобы ненароком не поскользнуться и не добавить себе никчёмное ощущение неприятности. Да столь же редко они озирались по сторонам.
К полудню дождевой туманец улёгся, а на небесном куполе – сплошная гущина пасмурности постепенно стягивалась в отдельные сгустки, местами обнажая небесную гладь. Во всеобъемлющее черно-белое пространство стал вкрапляться цвет. Прохожих заметно прибавилось. Они свернули зонты в трости, постукивая ими о мостовую. Поступь их сменилась на уверенную, очи обрели пытливость.
И если сейчас вдруг захочется кому-нибудь кинуть взгляд вдоль Вознесенского проспекта, в тот же миг сквозь голубую щель меж поредевших бледно-фиолетовых облаков покажет себя низкое искроносное солнышко. Да в самый раз точно в арочном проёме колокольни Вознесенской церкви. Чётко проявит на контражур очертания большого праздничного колокола. И внезапная радость, ярко пронзающая кожу, озарит лицо смотрящего, дополняя собою общее полотно городского пейзажа, что прямо на глазах неуклонно оживляется цветовым разнообразием.
Похоже, так и случилось с юным немецким архитектором Людвигом Мисом, медленно и враскачку прохаживающим по широкому Синему мосту, движением выдавая некое отрицательное состояние духа. Он разглядывал здание, освобождаемое от лесов, сквозь оседающую с пасмурного неба пелену моросящего дождика на углу Большой Морской улицы. Поверхность его лица при этом копила подобную сероватость. Правильнее сказать – презрение. Мог бы вообще не глядеть. А всё из-за того, что ему довелось поссориться с учителем и автором этого нового посольства Германии. Тот маститый немецкий зодчий Петер Беренс командировал его руководить строительством собственного лучшего проектного детища, предпочитая самому чем-то значимым заняться в Берлине. А когда, наконец, надоумил посетить стройплощадку, увидел почти завершённое воплощение проекта (статуи Диоскуров ещё не установили на крыше), сильно опечалился. Не узнал он там собственного авторства. Обвинил Миса в диком самоуправстве. Даже назвал «сопливым выскочкой», вполне оправдывающим его фамилию. «Сырой ты и есть сырой, и мою замечательную архитектуру важнейшего здания тоже превратил в нечто сырое, недопечённое». (Mies – можно перевести с немецкого, как Сырой). Лицо ученика с накопленной на нём пасмурностью презрения резко, до хруста в шее увелось вбок от монументального здания, ставшего чуждым. Его теперь не хотелось до конца освобождать от лесов, чтобы не видеть полной наготы обоюдной неудачи. «Сырой не хуже пережаренного», – поспешно думалось ему об учителе. В тот же миг солнце и появилось в облачной прогалине, придав глянцевой темноте мокрой мостовой острый блеск. Мис круто развернул слегка перекошенное тело назад, выправляя шею, навстречу причине вдруг возникшего сполоха на булыжниках. И защурил глаза при падении на них россыпи золотистых лучей из чуть ли ни чудесного источника, обнимающего большой праздничный колокол в проёме колокольни. Будто знак с небес осенил его. Узкие глазные щёлочки загорелись, а уста вмиг растянулись широкой и довольной от радости улыбкой. Бывшее пасмурное лицо его обрело здоровый цвет.