Мне тогда исполнилось шестнадцать. И каждый день там было одно и то же. Примерно. Но первый день, конечно, был торжественным.
Опустим неприятные подробности, примем как факт – в шестнадцать лет я умудрился оказаться в интернате. Или это умудрили меня и моих родителей. Думайте, как хотите, – пока. Пока я сам не разобрался в том, что со мной происходило в те дни. Все это было как удар мизинца о ножку дивана, то есть конкретный поворот судьбы не туда, понимаете?
В тот день, когда я как будто стал сиротой, все вначале почему-то забыли про меня. И я долго чувствовал не свою беспомощность, как вы могли подумать, – нет. Я чувствовал только странный запах сгоревшего сладкого хлеба, который мы должны были съесть на завтрак.
Да… Жаль, конечно, что здесь гренок на завтрак не делают. Хлеб здесь есть, но никогда – белый, всегда только холодный, и называют его «буханка». Вот за этими буханками, как я узнал позже, на полднике иногда шла охота. «Не потому, что есть хочется, а потому, что просто хочется своего да побольше», – так мне потом рассказал Капуста. Раньше моими друзьями были только друзья моих родителей. Со сверстниками мне было просто неинтересно. А вот Капуста оказался очень даже интересным, да и похоже было, что у него уже столько жизней за плечами – мне столько не осилить ни в одной виртуальной реальности. Вы можете подумать, что мы назвали его Капустой из-за этих жизней за плечами, но это, к сожалению, не совсем так… Не совсем так.
Капуста профессионально умел вскрывать замки на всех дверях интерната, если они были не электронные – тут со мной никто соревноваться не мог. Но самое интересное – он еще более ловко умел заметать за собой следы. Если бы я был замком, клянусь, я бы и не понял, что меня взломали. Прихлебывая суп во время обеда, Капуста, несмотря на свою щуплость и вполне себе безобидный вид, мог кого угодно поставить на место одним взглядом. Странный, в общем, парень. Мы подружились.
Вначале я не понимал, что здесь не так. Детский дом как детский дом. Конечно, обстановка казалась мне неприятной, но закономерной. Дикой, но объяснимой. Я думаю, что это место само по себе я ненавидел меньше, чем невозможность побыть одному, – вокруг теперь постоянно кружили «братья и сестры».