Читать Навоевался
Федька всегда любил лес. Сколько себя помнил – столько и любил. Лес у них начинался сразу за деревенской околицей, но это был еще не настоящий лес, а так…. Настоящий лес был дальше. Он часто ходил в тот лес с бабушкой Аленой. По ягоды. За земляникой, к примеру. Бабушка Алена собирала землянику только в своих заветных местах, которых у неё было превеликое множество. Она никогда не собирала ягод при народе: на опушках лесных, возле дорог. Никогда.
– Чего здесь сбирать? – махала бабушка сухонькой ручкой. – Маета одна да смех. Это разве ягоды? Вот в заветном местечке моем….
И действительно, в месте заветном, куда они подолгу пробирались еле заметными лесными тропками, ягод было прямо-таки полнейшее изобилие. Стоит только за первой нагнуться, а другие уж со всех сторон сияют алыми каплями, разбросанными вперемежку с бело-желтыми цветами и блестками росы на изумрудном ковре лесного разнотравья. Красота! И никому, кроме внука, бабушка этих мест заветных не открывала – только ему одному. Однажды Федя просил взять по ягоды дружка своего закадычного – Петьку Полбина, но бабушка наотрез отказала да еще так строго пригрозила пальцем, что Федька о подобной просьбе потом и заикнуться боялся. А сегодня они опять с бабушкой в тот настоящий лес пришли. Опять на место заветное.
Когда они добрались до нужной полянки, солнышко уж прошло почти треть пути от сосновых макушек до самой середины неба, и лесная прохлада стала проворно прятаться в болотистых низинках да под густой сенью плотных еловых лап. Еще немного и в лесу станет жарко. Вместе с жарой явятся злые слепни с надоедливыми мухами, но это будет потом. И усталость потом придет, а пока душа Феди прямо-таки пела от предвкушения встречи с душистым лесным волшебством. Вот она – полянка на берегу игривого ручейка с водой удивительной прозрачности в прекрасном обрамлении сочной зелени. Вот она красавица! Федя осмотрелся вокруг, радуясь лесному великолепию, глубоко вздохнул, и уж, было, нагнулся за первой ягодой, но тут кто-то больно толкнул его в бок.
Федька растерялся, часто завертел головой по сторонам, словно испуганный филин и от второго ощутимого тычка под ребра – проснулся. Всё вокруг него было в каком-то смрадном грязно-желтом тумане и всё шевелилось. Кругом кашляли, сопели, сморкались, бубнили себе под нос проклятья и поднимались люди. А кто-то, словно заведенный, громко кричал одно и то же:
– Подъем! Давай, давай, давай! Подъем! Давай….
Федя резко мотнул головой, стряхивая остатки счастливого сна, и стал торопливо обуваться. Он плотно намотал на ноги портянки, надел ботинки, и стал крутить обмотки. В строй Федька прибежал последним. Феде очень не повезло с ботинками. Когда они прибыли в лагерь формирования и стали одеваться в военное, то ботинки Федьке достались чуть-чуть тесноватые. Ему бы сразу об этом командиру сказать, но он чего-то постеснялся, уж, больно, тот командир строгим был. Вот и пришлось из-за строгости командирской страдать Феде ногами. Думал – разносятся ботинки. Дней десять в лагере терпел, и вчера, пока они час от станции к полку пешим строем шли. Особенно тяжко вчера было. Как вышли они из теплого вагона на декабрьский мороз (а с вчерашнего дня мороз, даже для декабря, на редкость крепким случился), так ноги у Федьки сразу и «задубели». Последние километры по ночной дороге он, вообще, стиснув зубы да постоянно морщась от боли шел. Морщился и мать вспоминал.