Зимой каждое воскресенье няня собирала нас с сестрой в театр. У сестры были длинные волосы и их долго расчесывали, она была красавица. Мои, кудрявые, стригли всегда коротко и поэтому быстро приводили в порядок. Потом шли пешком по стеклянным лужам и они хрустели под нашими ногами.
Театр был настоящий, взрослый, где герой говорил странную фразу «Мой органон отравлен алкОголем»…
Но главным в театре был не спектакль, а момент, когда медленно гаснет свет и наступает тишина. Тишина подкрадывалась, окутывала и Бог знает, что могло произойти в наступившей темноте. Но, нет, раздвигался занавес, и, на ярко освещенной сцене, появлялись люди-артисты. Это были живые люди из прошлого, которые громко разговаривали, шутили и мы смеялись вместе с ними.
Мы не чувствовали ту невидимую грань, что отделяла реальность от вымысла и это вызывало восторг, эмоции нас переполняли и, чтобы выразить свое восхищение, мы хлопали в ладоши до их красноты.
В такие минуты я не сомневалась, что буду работать только в театре, хоть в гардеробе….
Я смотрю на фотографию, где папа в военной форме со своим отцом, в 16 лет он ушел на войну.
Папа никогда ничего не рассказывал про войну, не любил, только теперь я понимаю – нет в ней никакой романтики, только боль и кровь. Но, судя по полученным наградам, был в бою смелым и бесстрашным, за это ему на передовой командир сделал предложение – поехать учиться на командный состав, но папа отказался и вернулся домой только после того, как война закончилась. За подвиг, проявленный в боевых действиях, папу наградили Орденом Отечественной Войны 1-ой степени, первой советской наградой в годы войны.
С папой было всегда весело и не скучно, особенно, когда папа «ходил» с тряпкой по стенам, тряпка была намочена какой-то серебряной краской и от ее следов на стене оставались, какие-то загадочные пятна… Но не все стены были одинаковые в серебряных пятнах, некоторые были розовыми и голубыми. Стены в квартире могли менять цвет, но пол неизменно был светло-зеленым.
Думаю, папа хотел сына, но родилась девочка, и ему пришлось воспитывать девочку, как мальчика. А мальчик ничего не должен бояться, должен всегда найти дорогу в лесу и, если хотелось пить, пить из лужи. Ты же -Маугли, говорил он мне, ползи, залезай, прыгай!
Папа работал директором завода и редко бывал в отпуске, но, когда отпуск все-таки наступал, мы всегда отправлялись на лодке вниз по течению горной реки Бия, где разбивали палаточный лагерь. Папа строил стол, скамейки, делал навесы. Места были ягодные, рыбные, а, если пройти сквозь ущелья в огромных ромашках, можно попасть в деревню, посмотреть кино, купить что-то из еды.
Ранними солнечными утрами к нам прилетали на завтрак птицы, у каждой было свое имя, и я всегда сожалела, что их нельзя взять с собой в город…
Папа никогда не сидел без дела, находил в лесу какие-то странные коряги, которые под ножом превращались в ежиков, или солнышко с лучами, или какой-то сосуд… «Сообщающийся» – говорил папа…
Родители любили поэзию, музыку, но не все им нравилось, некоторые песни они называли малахольными, я не понимала почему, ведь их часто пели по телевизору. Кумиром был Окуджава.