Санкт-Петербург
– Скажите, что вы видите на этой фотографии?
Владимир Николаевич Корсаков осторожно принял у собеседника карточку, мимоходом отметив, что руки мужчины мелко дрожат. Гость вообще выглядел нездоровым – синие мешки под глазами и бегающие зрачки, обрамленные сеткой из лопнувших капилляров. Человек, чувствующий себя загнанным в угол, лишенный нормального сна уже несколько дней.
Набросав беглый мысленный портрет посетителя, Корсаков переключил внимание на снимок. Судя по обстановке, фотография была сделана не в декорациях ателье, а комнате настоящего жилища. Небедного, но довольно скромного. На переднем плане запечатлена девочка лет пяти, сидящая на стуле. В паре шагов за ней, в углу кадра, стоит женщина неопределенного возраста – такая могла приходится ребенку как сестрой, так и матерью. На их лицах застыли настороженные выражения – фотографировались они явно впервые и не совсем понимали, чего ожидать от втиснутой в их небольшое жилище странной коробки. Держаться ровно их тоже не научили, отчего силуэты вышли слегка смазанными.
– По правде сказать, ничего необычного, – ответил Корсаков и протянул фотографию обратно, однако посетитель прижал руки к груди, словно опасаясь принять снимок.
– Вы видите… ее? – переспросил мужчина. Владимир смерил собеседника испытующим взглядом. В глазах визитера читалось такое отчаяние, что Корсаков приберег саркастичный комментарий на будущее, вздохнул, извлек из кармашка на жилетке очки для чтения и вернулся к изучению фотографии. Он осмотрел каждый угол, каждую поверхность, способную дать отражение, пригляделся к картине на стене – но не смог увидеть ничего из ряда вон выходящего.
– Нет, положительно не вижу ничего странного, – констатировал Корсаков. – Прошу, потрудитесь рассказать, что вас поразило в данной фотографии?
Молодой человек, представившийся Милосердовым Олегом Викторовичем, сразу сник, словно из него вышел весь воздух. Он протянул дрожащую руку за снимком и спрятал его обратно в карман.
– Тогда, боюсь, вы не сможете мне помочь… – проронил гость.
– Если вы сейчас встанете и молча уйдете – безусловно, не смогу, – откинулся на спинку кресла Корсаков. – Но, учитывая мой род деятельности, с улицы визитеры ко мне не попадают. Раз вы здесь – значит, вы искали того, кто сможет разгадать тайну, которая оказалась не по зубам всем остальным. Но кто-то из них шепнул вам: «Спросите у Корсакова». В этом случае вы отчаянно нуждаетесь в помощи, а ваша история должна показаться мне, как минимум, любопытной. Посему – извольте. Что такого я не вижу на этой фотографии? Вернее, что на ней видите вы?
– Понимаете, моей дочке, Арине, исполнилось 4 года и я… – Милосердов словно споткнулся, не желая продолжать, но пересилил себя. – Я сделал все возможное, чтобы порадовать ее этим праздником. И затем захотел сфотографировать ее. На память. Запечатлеть мгновения счастья. Арина растет очень болезненным ребенком и каждый год я не знаю, проживет ли она еще один… Это у нее в мать…
– Ту, что на фотографии? – спросил Корсаков.
Милосердов вздрогнул и машинально схватился за грудь – там, где у сердца, во внутреннем кармашке сюртука, лежал снимок.
– Да, ту, что на фотографии, – выдавил из себя Олег Викторович.