Через полгода после смерти матери – холодной и властной женщины – я поняла, что где-то в своей жизни свернула не туда. Нотариус, оглашавший завещание твердо сказал:
– Мария Семенова единственная наследница всего движимого и недвижимого имущества.
– Но как же так?! – я непонимающе уставилась на старшую сестру.
Она такая же строгая и сдержанная как мать сидела напротив меня в офисе нотариуса и прохладно улыбалась. Новость, так ошарашившая меня, для нее явно не была сюрпризом – это было видно по изгибу ее тонких губ, по победному блеску в серых глазах.
– Но… как же так? – продолжала лепетать я. – Ты же на похоронах говорила, что ни на что не претендуешь. И мама… обещала, что мы поделим квартиру поровну. Может быть, в завещании какая-то ошибка?
Даже не взглянув в бумаги, нотариус покачал головой.
– Один наследник. Вернее, наследница всего имущества – квартира десять по адресу Московская двадцать три, дача в поселке Ромашкино…
Его слова доносились до меня будто через толщу воды. Я часто заморгала, от шока и от желания прогнать не к месту подступившие слезы. В глазах щипало и к горлу подкатил болезненный ком, который никак не удавалось сглотнуть. Пришлось поднять голову повыше, чтобы слезы не покатились по щекам. Сантименты сейчас не к месту. И не ко времени.
Я уже достаточно взрослая женщина, чтобы не плакать на людях от обиды на маму. Уже давно стоило принять, что я – не ее любимая дочь. это всего лишь очередное тому подтверждение. Жаль, я все поняла слишком поздно.
Последние восемь лет я жила с мамой, выполняла все ее капризы, верила в ее тяжелые, неизлечимые болезни, которых, как мне потом сказали врачи, никогда и не было.
Моя мать, совсем еще не старая женщина, умерла вовсе не от тяжелых болезней, а по вине пьяного водителя. Помню, как я бежала домой из больницы, куда ее привезли после ДТП, как собирала лекарства, прием которых ей никак нельзя было пропускать. Оказалось, это по большей части была гомеопатия.
Когда же я, случайно встретив маминого кардиолога, спросила, от чего мы так старательно лечили маму последние годы, тот лишь пожал плечами и сказал, что моя мать приходила чтобы "померить давление". День через день. В течении долгих лет.
А я-то, наивная душа, брала отгулы, провожала ее до поликлиники и обратно, оплачивала санатории и приемы в частных клиниках, но ни разу не догадалась зайти с мамой в кабинет и послушать указания специалиста. Ну разве можно контролировать человека, находящегося в здравом уме и твердой памяти?!
И вот мне тридцать восемь, у меня ни мужа, ни детей, ни личной жизни. Я считала, мне хотя бы есть где жить, мечтала, что когда-нибудь сдам квартиру, возьму ипотеку и куплю маленький домик на окраине, буду там сажать гладиолусы, заведу котов и… может быть возьму приемного ребенка, если это позволят сделать одинокой женщине.
Теперь я не просто одинокая, но еще и бездомная – никакого другого жилья, кроме квартиры в которой мы жили с мамой, у меня никогда не было. Я хотела взять ипотеку, но мама, услышав, об этом, слегла с сердцем. Мои сбережения на первоначальный взнос ушли на ее обследования в частной клинике.
Из воспоминаний я вынырнула обратно в унылый офис нотариуса. За окном виднелось серое ноябрьское небо. Я повернулась к сестре: