Порой ночами нам являются такие невероятные мерзкие отрицающие всё человеческое и пугающие своей реалистичностью видения, что после пробуждения мы, будучи эмоционально измотанными и физически обессиленными, внутренне радуемся и ликуем, не веря своей удаче и возможности выбраться из этого миража живыми и психически здоровыми. «Сон ли это?», – спрашиваем себя. «Конечно, сон!», – убедительно твердим мы. Однако я со всей уверенностью заявляю и прошу принять мои слова в качестве предостережения для всех и каждого, что это справедливо лишь до тех пор – пока нам удаётся пробуждаться.
Филипп Ховард, «Истории о сновидениях и сновидцах»
Когда я, наконец, начал приходить в себя, то понял, что неуверенной походкой иду мимо брошенных в спешке автомобилей по широкой сильно занесённой снегом и окружённой высокими сугробами тропе, которая ещё несколько часов назад была главной улицей страны и носила название Уолл-стрит. Я брёл по направлению к Бруклинскому мосту, борясь с невыносимой адской головной болью и стараясь вспомнить, что же произошло, что за оглушительный рёв и грохот тысячи землетрясений внезапно обрушился на осенний мегаполис в тот самый момент, когда я стоял в многокилометровой пробке под проливным дождём по Франклин Рузвельт драйв.
Однако всё тщетно: вспоминалась лишь усталость от многочасового ожидания на шоссе, разъярённые сигналы машин и случайные лица их владельцев. Мне даже не удалось восстановить в памяти цель своей поездки. Помню, как безрадостно представив, сколько времени мне ещё понадобиться, чтобы вырваться из этого автомобильного затора, я поморщился и на мгновение закрыл глаза. И тут ощутил, что все сопровождавшие это тягостное стояние на месте звуки исчезли, и настала абсолютная гробовая тишина. Поначалу мне это даже понравилось, но спустя ещё долю секунды я осознал, как это ненормально и невозможно в самый час-пик в центре Нью-Йорка, снова открыл глаза и посмотрел по сторонам.
То, что я увидел, казалось невероятным: струи дождя, бесконечным потоком обрушивавшиеся с хмурого пасмурного неба вот уже несколько часов подряд, остановились и повисли в воздухе. Они были похожи на тонкие стройные серебряные нити, бесчисленными миллионами застывшие в казалось бы загустевшем, таком непроницаемом и почти осязаемом воздухе. Он был настолько материален, что даже звуки не могли пробиться сквозь его желеобразную толщу, поэтому можно было подумать, что людские крики, сигналы машин, гудение сотен двигателей, шум метро – всё застряло в нём. Это длилось всего секунду, и все находящиеся в этот момент люди вокруг точно так же, как и я, наблюдали эту фантастическую картину. Всего краткий миг какого-то злого, загадочного и никому непонятного волшебства, в течение которого вся атмосфера как будто бы зарядилась неведомым разрушительной силы зарядом, накалилась до предела и вспыхнула холодным обжигающим светом, сопровождаемым сокрушительным гулом и невообразимым треском разверзшейся земли, после чего всё померкло, и я потерял сознание.
Сколько времени прошло – неясно, однако за эти минуты или часы, ставшие роковыми, поздняя осень сменилась до невозможности лютой и необузданной зимой, и теперь Нью-Йорк погребён под снегом, и что самое ужасное – его продолжало засыпать.