Читать Тьма
Ветер скулит, завывая с рокочущим придыханием. Грохочет гром, молнии обрушивают на равнину блистающих камней неистовую силу ярости, устрашая даже Тени.
Равнину, знававшую пору мрачного совершенства, избороздили шрамы – следы ужасного катаклизма. Почву рассекает изломанная расщелина, похожая на рубец от удара иззубренным хлыстом молнии. Она не широка: ребенок без труда перешагнет ее в любом месте, – но глубока так, что кажется бездонной. Клубится и стелется туман. В нем просматриваются всевозможные оттенки всех цветов радуги, но все они тонут во множестве вариантов черного и серого.
В самом центре долины высится таинственная серая цитадель. Огромная и немыслимо древняя – древнее людской летописной памяти. Одна из башен обрушилась поперек расщелины. А из глубины твердыни, нарушая мертвящую тишину, доносится ритмичный, медленный, навевающий дрему стук – словно там бьется сердце мира.
Смерть есть вечность. Вечность есть камень. Камень есть молчание. Говорить камень не может. Но он помнит.
1
Старик поднял глаза. Перо, которым он что-то царапал, дернулось, выдавая раздражение, вызванное тем, что его прервали.
– В чем дело, Мурген?
– Я прогулялся с духом. Мы ведь тут недавно почувствовали, что земля подрагивает, не так ли?
– Ну, и что дальше? Не вздумай брать пример с Одноглазого и морочить мне голову всяким вздором. У меня на это нет времени.
– Чем дальше на юг, тем ужаснее разрушения.
Старик открыл было рот – и закрыл его, решив поразмышлять, прежде чем скажет что-нибудь еще.
Старик. Костоправ. Капитан Черного Отряда, а нынче еще и полноправный военный диктатор Таглиоса со всеми подвластными ему землями, он отнюдь не казался такой уж большой шишкой. Ему хорошо за пятьдесят, скорее даже ближе к шестидесяти. За последние четыре года он малость погрузнел, потому как почти все это время сиднем просидел в гарнизоне. Лоб у Старика высокий, с залысинами. Недавно он отрастил трогательную бородку с проседью, которой немало и в волосах – там, где они еще остались. А ледяные, глубоко посаженные глаза придают Старику столь суровый вид, что иной раз просто оторопь берет.
Из-за этого взгляда он смахивает на какого-то психопата-убийцу, хотя сам он об этом не догадывается. Вслух об этом никто не говорит, а Старику и невдомек, почему от него порой люди шарахаются. Даже обидно становится.
А дело-то в его глазах. Главным образом в них. Взгляд у него как у вурдалака, просто в дрожь бросает. Сам он считает себя обычным человеком, так – один из парней. Большую часть времени. Но уж коли догадался бы об этом своем свойстве, то непременно использовал бы его на всю катушку. В то, что морочить людям голову просто необходимо, он верил чуть ли не свято.
– Давай пройдемся, Мурген, – промолвил Старик, поднимаясь на ноги.
Во дворце, если разговор не предназначен для чужих ушей, лучше всего беседовать на ходу. Он похож на огромные соты, пронизанные лабиринтом бесчисленных тайных ходов и лазов. Это переплетение коридоров я наносил на карту, но обойти все закоулки не смог бы и за всю жизнь – даже если бы нам не предстояло не сегодня-завтра выступить на юг.
Впрочем, никогда нельзя было исключить и возможность того, что все сказанное нами будет услышано кем-нибудь из наших друзей. Хорошо еще хоть врагов нам удавалось удерживать в достаточном отдалении.