Читать Темные вершины

Сегодня был особенный день, редкий, да что там – единственный в жизни.

Сегодня он узнал о том, что он кадавр – живой труп, мертвое тело, ходячий прах. Труп хладный, холодеющий, стылый, хоть и не совсем: мраморная кожа еще догорает рыжими пятнышками беглого тепла. Если бы кто решился сейчас поцеловать царственную руку, то ощутил бы губами остатки звериного жара – странным капризом природы, бывает, хранится он на покойниках еще пару часов после смерти.

Но градусник не человек, в нем гуляет ртуть чистая, допотопная, такой еще мамонтов пользовали… это вам не электроны апокалипсиса, оплошность исключена.

Оттого и стоял теперь над базилевсом матерый эскулап – начетчик, знайка, травленый волк. Стоял, пялился на термометр, не верил глазам, а выстоять ничего не мог. Да вот и сами посудите, коллеги: простой дежурный медосмотр – тут нажать, там воткнуть, моча на просвет, дерьмо на понюх, а в конце вечное, как скрижаль завета, заключение о несокрушимом здоровье.

И вдруг такое. Эдакое.

Да, тут можно сойти с ума, очень даже можно. И не только рядовому лекарю, но и светилу в белоснежном пиджаке, в галстуке – брильянт, в запонках – изумруды.

Что он теперь скажет базилевсу, на что решится и решится ли вообще? И сказать нельзя, и утаить никак: свирепый нрав потентата известен и ближним, и дальним, и казненным, и помилованным.

Не то чтобы базилевс сам обо всем не догадывался. Он догадывался, базилевс, он ведь только с виду простак, на деле же умен, хитер, в бане спиной не поворачивайся, а повернешься – не кряхти. А врач этот… что врач? Он подозрения только подтвердил. Да и не врач даже подтвердил, врач – это так, к обычному градуснику дорогой пережиток. Термометр, друзья мои, – вот что сведет мир с ума, сотрясет в основах, повалит навзничь. 25,1 – это, я вам скажу, температура, это наводит на мысли, на чувства разные. Кто тут, к примеру, в покойники последний? Никого? Так я первый буду, хе-хе…

Мда-с, шутки, веселье, резвость – это прекрасно, это так по-царски. Но при том, как ни крути, его августейшество теперь жмур, усопший, покорник… Это он недавно узнал – человек еще живой, дышащий, но уже преданный трупу – не покойник, но покорник. Хорошо звучит, красиво, а главное – страшно.

А эскулап, не опомнившись толком от потрясения, уже делал привычную работу: заговаривал, убаюкивал, успокаивал – в первую очередь себя самого.

– Перетрудились, базилевс, – мямлил врач, вздрагивал голосом, робел встретиться с застывшими, окаменелыми, но все еще зоркими глазами пациента.

Зоркими, проницающими до души, до самых ее потрохов, до последней кишки, до жалкой медицинской потуги. – Нагрузки чрезмерные, упадок сил. Вам бы отдохнуть, потентат. На воды, в южную резиденцию, в теплое море, на солнышки…

Базилевс чуть покривил губу – то ли улыбка, то ли чего пострашнее выползло из желтых его зубов, поди, догадайся, эскулапово семя. Нет, солнышки тут не помогут, сколько бездну ни грей, теплее не станет. Вонять – это да, для пущего смраду хорошо останки на солнышко выставить, ну, а так… для электората, доктор, прибереги свои рецепты… А разговоры про нагрузки, да упадок сил – это все в пользу бедных, в пользу нищих. Он и сам диагноз свой знал, угадывал давно, много дней назад стал выползать он из проломов разума. Но то, что раньше было догадкой, домыслом, смутным подозрением, стало теперь очевидностью, былью, книгой бытия.