Ниссима Лакмер присела на камень, чтобы отдышаться. Солнце раскаленной монеткой уже клонилось к горизонту, оставляя после себя в сиреневом воздухе приятное тепло. Но камни были холодны, весеннее солнце не успевало их нагреть, поэтому старушка подложила под седалище плед, предусмотрительно захваченный из дома.
Эта весна, ранняя, солнечная, выпорхнула из-под снега яркой бабочкой, и поля и леса вокруг Груембьерра окутало разноцветьем: хрустальные крокусы, нежные голубые пролески, желтые первоцветы, крепенькие гиацинты и белоснежные нарциссы ликующим хороводом окружили город. Птицы старались перекричать друг друга, а сам Груембьерр потонул в цветущих яблонях и вишнях. Однако отнюдь не сияющая красота природы вытащила старушку из теплого дома и заставила с утра до вечера таскаться по склонам горы Гронен.
Лакмер посмотрела на туго набитую корзинку, стоящую у ее ног, пожевала губами и занялась подсчетами:
– Один рейм за два фунта. Но сегодня отнести уже не успею. Пока дойду, лавка закроется. А до утра подвянуть могут. Ладно, главное, чтобы не подсохли, тогда меньше весить будут. Надо будет корзинку на чердаке спрятать. А то и так зять говорит: «Вы бы, дескать, мамаша, хоть леденец внукам купили. Живете у нас, столуетесь, а ни монетки от вас не видим. А ведь у вас в банке деньги лежат, что вы от покупки дома выручили. И прочие-разные доходы вы имеете. Вон на майскую распродажу сколько вещей наготовили! Тоже ведь доход, как ни крути». Ишь ты, на доходы мои зарится, аферист. А вот накося тебе выкуси! Сдохну, с собой все заберу! – и Лакмер показала своей корзинке большой кукиш.
Гора Гронен пестрела белыми анемонами все начало мая. Если выращенные в теплицах анемоны не имели особо выраженного запаха, то дикие цветы, растущие у подножья горы, источали особый аромат – сладко-горький, так ценимый в духах и туалетной воде. Однако это было в самом начале их цветения, которое нужно было еще вовремя застать.
Ниссима Мальди, хозяйка парфюмерной лавки, не имела ни склонности, ни времени ползать по камням (да и комплекция ей не позволяла), однако щедро платила сборщикам трав и цветов. В этом году анемон было особенно много, и Лакмер бодро скакала от одной куртинки к другой, с жадностью подсчитывая, сколько монет она сможет содрать с ниссимы Мальди. И доскакалась. Лишь когда жар солнца стал остывать, старушка сообразила, что в погоне за деньгами, то есть за цветами, забралась слишком далеко. С сожалением окинула нетронутые цветущие кустики и повернула назад. Усталость накатила на нее в самом неподходящем месте, поэтому Лакмер нехотя сделала привал в скрытом от глаз закутке между высокими валунами.
Место, где старушка остановилась, издревле пользовалось дурной славой. Испещренный непонятными пиктографическими знаками круглый камень, рассказывали, в древности служил то ли алтарем, то ли местом сбора служителей кровавого культа. Все это Лакмер рассказала ее бабушка, а той ее бабушка, и знание это уходило корнями в седую старину. И ох как права была Лакмер, когда в декабре, застав около этого камня непонятных девиц, пыталась сигнализировать детективу о ведьмином шабаше. Но разве кто послушает мудрую женщину? Напрасно Лакмер грозила ниссу Слоувею тростью и требовала принять немедленные меры. Плюнул на нее, анчутка, и заявление под сукно пихнул. А что получилось в результате? Ох, лучше и не вспоминать.