Очень маленький. Крохотный, миниатюрный, не укладывается в голове, как такое может быть. Очень маленький… Умещается в ладонь, целый человек, а не больше ладони. Совсем крохотная головка, в которой не успели сформироваться мозги; может быть, это был бы инструмент, с помощью которого мир бы преобразился в лучшую сторону, разбогатев лекарством от рака или решением одной из задач тысячелетия, или то был бы портал для сотни чарующих миров, влекущих музыкой, красотой живописи или атмосферой написанного. Сантиметры кляксы на оцинкованной стали, – вот что это такое. Пятно. Пятно? Непонятный сгусток чего-то бордового, какой может вытечь из разбитого носа, какой может отхаркнуть при кашле больной туберкулёзом. А это её сын. Её сын. Плоть от плоти, кровь от крови, вот только эта плоть пахнет смертью, воняет ей, как не способен вонять ни один труп, – ибо её сын не успел понять, что такое жизнь, попробовать её и, плевком попав в этот мир, тут же шмякнулся в тёмные воды смерти. А смерть ли это? Может ли смерть наступить перед жизнью? Вместо неё? И куда попадёт Андрей? На что будут смотреть перед его отправлением в ад или рай? Ведь он совсем не жил, лишь готовился первым криком познакомиться с миром, полюбить его. Ни капли жизни, сплошная смерть, тупая, равнодушная, молчаливая. Смерть.
– Аааааа… – тихо застонала Аня. Вечность, больше вечности, дольше самой себя она уже стонала, мычала в окутавшую её тишину. Словно вместе с Андреем из неё вышел весь интеллект, и всё, что она сейчас могла, – это мычать и хрипеть, иногда вдыхая спёртый воздух.
Мычать.
Как корова, брошенная пастухом на лугу.
Раньше внутри горела, созревала жизнь. Все процессы организма были направлены на создание прекрасного, лепки человека, которого она будет любить до самой смерти. Жизнь, жизнь, жизнь! Великое чудо происходило прямо в Ане, а сама она, юная нимфа, вступившая на путь познания науки быть матерью, ощущала тепло. Бог гладил её по голове, пока внутри, целованный им в маленький лобик, рос и развивался малыш. Самое настоящее счастье.
Андрей.
Клякса на оцинкованной стали.
Его можно смазать большим пальцем. Или зажать между большим и указательным – немного расплющит, может, что-то лопнет. Вот он – замысел Бога. Лежит на дне ведра, в которое набирают воду для помывки полов. Человек… Настоящий человек… Её, её малыш…
– Ааааа… – снова, в какой уже раз Аня застонала. Слова не получались. Так же, как не получился Андрей. Не было сил даже встать, поднять левую, правую руку, голову, всё вышло, всё вылетело, растеклось тёмными ручьями по дрожащим ногам. Осталось только: – Ааааааа… – и больше ничего.
Потолок опустился ей на плечи, голова – тяжёлая, окутанная туманом – болталась на тонкой шее. Сидя на унитазе, Аня начала заваливаться то влево, то вправо, словно руки заботливого мужчины заключили её в свои объятия и покачивали из стороны в сторону. Руки Андрея… Влево-вправо, влево-вправо… а перед глазами серые квадраты, чёрные линии, их создающие, и почти такая же чёрная кровь. Ванная утопала в крови. Откуда? Из неё? Неужели это всё вытекло из неё?
– А как вы познакомились?
– Ой, знаете, это такая история! Мы ехали в метро, и Андрей как увидел меня – всё, поплыл. Глаз не мог оторвать! Сидит и смотрит, жених! У него же ещё глаза такие голубые, красивые, а когда он их вытаращит, так вообще…