Яков сторож колхозных лошадей
Яков Спиридонович курил очень часто. За час он выкуривал не меньше пяти папиросок, которые он искусно крутил в виде собачьей ноги или завёртывал с оглоблю прямые. Папиросы из лавки он недолюбливал, с них в горле першит и на кашель позывает. Табаку-самосаду он выращивал по пять гряд, и садить его старался около бани, по его словам: «тут табак вызревает раньше, родится крепче и дымок от такого ароматнее». Крепкого «турецкого» сорта Яков выменял ещё в гражданскую войну у какого-то татарина менялы и с тех пор Яков этот сорт соблюдает из года в год. Однажды Якову в полушутливой форме Фёдор Крестьянинов заметил:
– Яков Спиридоныч, ты, наверное, за свою жизнь, вагон табаку-то выкурил, а ведь он денег стоит, на эти бы деньги лучше каменный дом построил! А то, видишь, у тебя дом-то совсем избоченился, и крыша вся от дождя и солнышка изветшала, видишь, какие трещины и дыры образовались.
– А зачем мне каменный дом-то, когда у меня и деревянный не хуже, чем у некоторых людей. Мой-то дом «шалдой» строился, а он был наподобие барина, и дом-то построил, на барский похожий, – горделиво отговорился Яков на замечания Фёдора. – А в счёт того, что я на табак мог бы на дом сэкономить, так это пустое, ведь у меня табак-то свой, не купленный!
– Ну не на табаке, так на заработанные деньги можно построиться, ты ведь в колхозе-то на постоянной работе числишься! – с видной подковыркой продолжал разговор Фёдор.
– На постоянной-то работе только поломаешь хребтину, а за работу получишь одну полтину. От тяжкой работы не будешь богат, а будешь горбат! – шутейно отговорился Яков, гася брошенный им окурок, гулко притоптывая его ногой.
Митькину «Барбосу», видимо, подумалось, что Яков его дразнит, и он, громко оскалившись, зарычал и с лаем набросился на него. А когда Яков торопко выхватил из тына палку и намахнулся на Барбоса, тот опасливо вдруг остановился, на раскоряченных лапах проскользнул по инерции с сажень по притоптанной тропинке. Косясь глазами на поднятую вверх палку, Барбос, остервенело полаяв на Якова, внезапно лай прекратил, злобно урча, возвратился к своему дому, видимо, с намерением мщения, без лая укусить Якова в другой раз, когда он будет проходить вблизи около хозяйского дома. Тщательно затоптав окурок, Яков неторопливо побрёл к своему дому. «Вот чёрт косолапый, идёт и ногами своими перевивает, словно лаптями-то верёвку вьёт!» – злобливо подумалось Фёдору, провожая глазами отходившего от него Якова. Охраняя колхозных лошадей весной в ночном, Яков, сытно накурившись, обычно опершись на свою «кормилицу» клюшку, тягостно дремал. Чтобы хоть малость утолить одолевшую дремоту, он, выработав в себе искусную манеру, прикрывал один глаз, для дремотного сна, а другой оставлял бодрящим, для надсмотра за пасущимися лошадями, но сон иногда, так предательски смаривал его и тяжко склеивал веки, что он невольно, так в стоячем положении, засыпал на оба глаза, погружаясь в сладостный сон. А когда его подпасок Гришка, заметив, что он «клюёт», держа для себя цель, обличительно спросил его:
– Дядя Яков, ведь спишь?
Он, внезапно проснувшись, ответил:
– Я хоть и сплю, а всё вокруг вижу, вон наши лошади пасутся и травку пощипывают, – без всякого вида возмущения ответил Яков.