Летние каникулы не задались с самого начала: отец без моего ведома решил, куда мы поедем отдыхать.
Он всегда за меня всё решал: ни шагу в сторону, ни взгляда через забор, быть только там, где наказано, делать только то, что приказано. Рот лишний раз не открывать, телефон не брать, пароль не ставить – ничего не писать, молчать.
У него возникла мысль, что, если мы будем далеко от цивилизации, вне независимости от современного общества, компьютеров, планшетов, умных домов, мне станет лучше. Я не буду на него огрызаться, буду вести себя как уважающий отца сын, а не разгильдяй, который недоволен тем, что его вырвали на прогулку.
Я не собирался проводить время с отцом. Я не намеревался даже находиться с ним в одной комнате, если будет такая возможность, поэтому взял с собой альбом, тетрадь и ручки, карандаши, чтобы рисовать, писать. Но это не значит, что рисование и написание плешивого рассказика о том, как я провёл каникулы, заменят мне друзей, с которыми мне хотелось провести оставшееся лето.
Хотя кто знает, как хорошо бы мы его провели… В последнее время у них накалились отношения с родителями.
У Дэна отец всё чаще стал пропадать после работы. Мать его дозвониться не может, а когда он приходит, ничего не говорит, только от него воняет алкоголем, а потом он говорит, что нужны деньги. Уже все поняли, что он играет и проигрывает, за чужой счёт напивается и топит семью, а Дэн должен это выдерживать, должен с этим жить. Идти подрабатывать не в парк аттракционов, куда ему хотелось, а тайком на завод… чтобы платили нормально. Я и сам был готов ему деньги отдавать (столько, сколько высыпал на меня мой отец, мне не было нужно – это грязные деньги), только Дэн упёрся, сказал, что как отец, в долгах быть не хочет. А я же так… без долгов, от сердца. Пусть эти деньги помогут тому, кому они нужнее…
У Мэри что-то с мамой непонятное. Та почти всё время сидит, заперевшись в ванной, а когда выходит оттуда, ничего не говорит. Мэри спрашивает, но ей только швыряют, что это «не её собачье дело». Как-то раз Мэри пробралась в ванную и увидела, что шкафчик открыт, и там стояла целая банка с какими-то таблетками. Ни трогать их, ни пробовать, ни нюхать она их не стала, пыталась только выйти на разговор с матерью, которая откинула её как шавку.
Честно, когда Мэри это рассказывала, с места сорваться хотелось, найти эту её мамашу, выломать дверь в ванную и заставить её извиниться… Что это за отношение?
Кассандра в шутку говорила, что уже не помнит, как выглядят её родители – так «часто» они бывают дома. Раньше она просила внимания, контакта, хоть чего-то – какого-то взгляда, слова, кивка, но ничего, а сейчас… сейчас и денег не оставят, а она и не подаст виду. Я ей всегда покупаю обеды за свой счёт и говорю, что угощаю. Она не такая гордая, как Дэн, принимает мои утешительные подачки. Кто знает, как она живёт там, у себя дома.
Это ли называлось «накалились»? Их отношения уже пылали алым. По ощущениям, у меня так же: каждое слово, каждый жест, каждый вздох в мою сторону вызывали гнетущее чувство тотального порабощения. Он был везде, он проник в каждый уголок моей жизни, он знал, что моим друзьям плохо, он знал, как они нуждаются в моей поддержке, но всё равно забрал меня, чтобы не позволить действовать, решать, ходить по своей воле.