Читать Ева, верни ребро!

…ужасает собственная текучесть, которая ставит под сомнение даже само его существование: «Чувствуя, мы улетучиваемся, выдыхаем сами себя». Герой надеется преодолеть текучесть, временность бытия с помощью любви. Однако это дает еще меньше доказательств существования: полнота переживаний так велика, что влюбленные теряют чувство самих себя и длятся в этой иллюзорной вечности – в объятиях друг друга, – как дерево или дом, то есть лишенные специфически человеческого – сознания…

Виктор положил ручку. Глянул на исписанную страницу, испытывая привычное удовольствие оттого, что, наконец, все, что он, торопясь, выбрасывал на маленькие листочки черновиков, никому не понятное, кроме него, расположилось ровными и уверенными строчками на стандартном листе бумаги.

Потряхивая расслабленно опущенными руками, откинулся на спинку стула. Рассеянно обводя взглядом читальный зал, подумал, что в нем поместилась бы баскетбольная площадка и помост для штангистов. Сплошные, опоясывающие окна шли по периметру зала под самым потолком. В них было видно только небо. И в храме духа и в храме тела – ничего мирского и отвлекающего. Конечно, если не считать прихожанок, которые всегда в наличии. Лукаво поглядывают поверх молитвенников. То бишь учебников и конспектов, курсовых и дипломных.

Лицо девушки через стол от него, справа по проходу, кажется ему знакомым. Она почувствовала его взгляд, подняла голову – нет, ошибся. Яркое пятно на окне. Перемещается рывками. Странно, красно-желтая бабочка с черной каемкой. Настойчиво бьется о стекло. Рвется от света знаний просто к свету.

От серого неба над ним – слева, справа, прямо перед глазами, за спиной – пришло к Виктору почти физическое ощущение тяжести. Словно штанга лежит на плечах – дрожат ноги, еще раз присесть… Он взглянул на часы – пора на тренировку. Подумал, что четкий ритм дня стремительно ускоряет жизнь. Библиотека – спортзал – библиотека – бассейн. Дни летят один за одним, гладкие, словно отполированные. Беспомощно скользит по ним память, ей не за что ухватиться. Как в гладких рифмованных строчках, воспринимается только ритм – навязчивый, примитивный, заглушающий смысл, заглушающий жизнь… И куда это рвется глупая бабочка? От тепла и света – в холод и слякоть. Порхала бы спокойно до весны.

На тренировку не хочется. Грохот падающих штанг преследует даже во сне. Он с трудом отрывает вес от помоста, медленно тянет до колен, резко подрывает… Пальцы разжимаются, штанга обрушивается на помост, сбивает столик судьи, катится на зрителей…

Звонить Вере тоже не хочется. Виктор сидит, прикрыв веки, и соединенными указательными пальцами медленно ведет от переносицы к подбородку. Словно уточняя и закрепляя линию профиля. Бабочка неуверенно летит по проходу. Вверх-вниз, вправо-влево. Вперед-назад. Танец полета. В направлении той девушки, что показалась знакомой. Она тоже глядит на бабочку. Их взгляды встретились в воздухе, на этой легкомысленной танцовщице в ярких одеждах, словно выкроенных из осеннего листа.

Ему приятно, что их взгляды встречаются, вот так, не совсем обычно и многозначительно. В отличие от бабочки, она в летних тонах. Этакая изумрудная ящерка. Какое-то очень знакомое лицо. Бабочка зависает над столом, облетает вокруг нее, снова зависает. Убеждается, что это все-таки не зеленая лужайка, и летит обратно. Вверх-вниз, вправо-влево. Пролетая мимо, неожиданно опускается на голубую тетрадку. Осторожно исследует ее глянцевую поверхность. Перебирается на раскрытый томик Рильке. Поднимается по строчкам элегии, как по лесенке. Стихи хороши, но от типографской краски она не в восторге. Взлетает, снова к окну, на скользкое стекло, к серому и такому желанному небу. Наверное, она и не страдает от его серости. Хватает собственных красок.