Глава 1 Привет из прошлого
– Вот, товарищи, Воробьев… – Циммерман ткнул в мою сторону прокуренным пальцем.
Так, что за дела?
Мужики в кожанках, ему – товарищи, а я?
Почему Семен Самуилович на этот раз перед моей фамилией общепринятое в молодой советской России для классово близких людей обращение на вставил?
Что, я, уже ему – не товарищ?
Дистанцируется старый хрен от меня?
Ещё и бледный он в сей момент как полотно… Вон, даже руки у завотделом трясутся.
– Проходите, Воробьев…
Опять же пальцем, один из незнакомцев мне указал на стул.
Что они тут пальцами-то растыкались…
Указующий перст, жест – неприятный. Не способствующий установлению близких и доверительных отношений. Кто указывает, как бы, вольно или невольно, выше себя ставит, того, кому пальцем тыкнуто.
Прошел, сел. Куда мне деваться…
Заведующий отделом, параллельно со всем этим, на голубиных лапках в угол спятился, на стуле притулился и глаза в пол упёр. Как и нет тут его. Ветошью, козлина, прикинулся.
– Почему факты из биографии утаиваешь? – это мне уже второй, не тот, кто пальцем на стул указывал. Говорит хрипло, с горлом у него, наверное, что-то.
Семен Самуилович на своем лице всю мировую скорбь многострадального народа изобразил. Вот де, не зная, на своей чахоточной груди змею пригрел…
– Какие факты? – уточняю на всякий случай. Понял я уже, за что меня сюда притянули. Имеется, так сказать, несмываемое пятно в глазах советской власти на моей биографии.
Тот и другой, что в кожаных куртках, брови синхронно сдвинули.
– А, кто у нас царя Николашку от справедливого возмездия спас?
Завотделом при этих словах на стуле даже качнуло. Для него такое новостью было. Не введен он был в курс дела, зачем товарищам из комиссии, наделенной чрезвычайными полномочиями, популярнейший автор санпросветовских стихов потребовался. Сказали немедленно представить и всё.
Мля…
Вот и аукнулось мне…
Николашку… Тьфу! Николая Александровича спас.
Пусть я и ля-куртинец, и на каторге в Африке был, а тут – такое… Данное деяние всё перечеркивало.
Сижу, молчу, сказать мне нечего.
Было такое, отпираться не буду.
Вина моя перед нынешней властью – большая. Даже – огромная.
А, как меня наказать за это могут? Соразмерно провинности? Что мне грозит? Высшая мера социальной защиты?
Так, опять я по-старому мыслю… Не привык ещё нынешним реалиям.
Тут, в новой России, сейчас многое не как до революции. Высшая мера социальной защиты предполагает не наказание преступника, а защиту от него социума. Вот и могут решить, что надо от меня избавиться за прошлое прегрешение и возможные будущие. Чтобы больше от меня вреда не последовало.
Эта мера, как и другие, – временная. При коммунизме, что сейчас строится, преступлений не будет. Не от кого будет и защищаться.
Ну, что же, Иван Иванович, хуже уже не станет. Лучше – может.
Я нырнул в плын…
Не прошло и половины минуты, как в комнате на полу лежало три тела. Нет, греха на душу я не взял, завотделом и двое в кожанках дышали, сердца их бились. Отсутствовало только сознание. Если сказать по-простому – вырубил я их.
В свой кабинет возвращаться мне нельзя, по коридорам наркомздрава шарашиться – тоже. Поживится кто-то моим пайком…
Кабинет Циммермана находится на первом этаже, окна выходят во двор. Через одно из них я здание и покину.