Филипп лежал на диване и пускал мыльные пузыри. Сумерки вливались в комнату сквозь витражные стекла и застывали на полу густыми цветными лужами. Над ними сновали прихотливые мечты, изменчивые надежды, назойливые страхи; нередко два пузыря бесшумно сталкивались, теряли очертания, сливались в переливчатый радужный ком и вновь расходились двумя новыми фантазиями. Филипп затаил дыхание: он хотел выдуть счастье, но у него ничего не выходило. Волшебные пузыри, как и положено, принимали форму его мыслей – до тех пор, пока он не загадывал счастье; и тогда выходило нечто странное, невероятное, чудесное – корабль, сотканный из лунного света, белый слон с крыльями, сиреневый марсианский рассвет, и все-таки это было не совсем счастье. Филипп тихо подул: показались деревья, холмы, озеро; от их красоты у молодого человека захватило дух. Теперь, казалось, он был близок к счастью как никогда; но видение съежилось и обернулось обыкновенной раковиной, правда вывернутой наизнанку. Филипп вздохнул; ему было грустно. Юркий мыльный призрак, похожий на чайник с глазами, вертелся у волшебного зеркала, недоумевая, отчего в нем нет изображения. Крылатый слон, пролетая над Филиппом, махнул хвостом и задел его по лицу. Филипп отогнал пришельца, осторожно дунув на него, и крепко зажмурился, пытаясь сосредоточиться.
«Я хочу быть счастливым, да, очень хочу. Неужели это так трудно? Просто я и она, мы вместе, и пусть все будет хорошо, пусть все в мире будет хорошо, как сегодня, когда я гулял по облакам и смотрел… Матильда не любит облаков, но это неважно, потому что я, как обещал, построю прекрасный замок, где мы будем жить до скончания дней. Но землетрясения могут все испортить, вот в чем дело. – Мысли явно текли куда-то не туда, и шар, который выдувал Филипп, превратился в груду развалин. – Или неботрясения? Интересно, что Матильда оденет на день нерождения; по мне, так хотя бы ничего. Но все равно – почему-то ужасно не хочется идти туда».
Шар слукавил, выдав изящную женскую головку в обрамлении золотистых волос. Одно за другим на личике проступили тонкие изогнутые брови, синие глаза, маленький носик и милые, надутые губки. Сердце Филиппа стукнуло. «Матильда», – подумал он и тотчас же сообразил, что это скребутся в дверь. Шар, отпущенный на свободу, незамедлительно подлетел к зеркалу и начал прихорашиваться, потом остановился в недоумении.
– Не шали, – сказал Филипп. – Войдите!
Лаэрт просочился сквозь дверь (так удобнее: не надо тратить время на ее открывание и закрывание, с точки зрения Лаэрта – действия совершенно бессмысленные, ибо одно заведомо исключает другое). В пространстве о трех измерениях Лаэрт невозбранно пользовался своей свободой, которую ему предоставляло его отчасти потустороннее происхождение. Дело в том, что Лаэрт был вампир, хоть и ручной. Время от времени он, правда, отбивался от рук, и его приходилось со скандалом прибивать обратно. На вид он больше всего напоминал зеленую кляксу с множеством самых разнообразных конечностей.
– Вы меня звали? – осведомился Лаэрт, вися в метре над полом и зеленой лапой отбиваясь от надоедливых пузырей, которым он был в диковинку.
– Нет, – отозвался Филипп.
– А должны были бы, – заметил Лаэрт. – Сегодня, между прочим, вторник.