Черепки
За мутным окном такси расплывалась и утопала в дожде улица Пикадилли, заставленная уродливыми жестяными коробами. Молодой человек на пассажирском сиденье беспокойно переползал с одного места на другое, будто надеясь, что от этого машина поедет быстрее, но, похоже, весь центр превратился в одну огромную пробку. Рокот дождя и пронзительный скрип дворников по стеклу усиливали тревогу. Глеб – пассажир, что так опрометчиво предпочел такси лондонской подземке – скользил взглядом по тусклому пейзажу. А еще говорят, будто Лондон похож на Петербург. Да как бы не так!
Глебу здесь не нравилось. Наверное, всему виной – мучительное ожидание, выевшее все его силы. Да еще и вид этих железных коробов, скрывавших все городские памятники, не прибавлял бодрости духа. Какой-то из новых законов запретил «демонстрировать объекты мнений и ценностей, которые могут быть неприемлемы или оскорбительны». Глеб отлично помнил эту формулировку, хоть смысл поначалу и ускользал от него. «Они ведь не имеют в виду произведения искусства?» – наивно твердил он до тех самых пор, пока в городах не начали появляться короба. К счастью, всё, что в двадцатом веке признали охраняемыми шедеврами, теперь не могли просто снести, демонтировать или отправить на свалку. Вот и арку Веллингтона, мимо которой такси проползло около получаса назад, венчала теперь не колесница с Ангелом мира, а жестяной ящик, отчего вся конструкция смахивала на пирамидку из гигантских детских кубиков.
Кроме того, Глеба не отпускало чувство, будто он идет на преступление, ведь направлялся он не куда-нибудь, а в Королевскую Академию художеств – на собственную выставку. Хоть это было все еще законно, подобные мероприятия уже давно не встречали теплого отклика. Последние несколько лет они становились причиной негодования, демонстраций, судебных исков, а порой даже беспорядков. Глеб ни капли не сомневался, что этот раз не станет исключением: чем дольше он торчал в пробке, тем больше становился шанс наткнуться на разгневанную толпу.
Вскоре он не выдержал и постучал в стекло, отделявшее его от водителя.
– Эй, мистер, я дойду сам, спасибо! – он приоткрыл дверь автомобиля и просунул на утопающую в дожде улицу зонт. Лучше уж добраться до Академии мокрым, чем не добраться вообще. Воздух был настолько тягуче-влажным, что зонт оказался совершенно бесполезен – новенькое пальто на плечах Глеба мгновенно отсырело и повисло тяжелой мокрой тряпкой.
Пытаясь не думать о том, в каком виде ему придется переступить порог Академии, он начал гадать, как пройдет сегодняшний вечер. Целый зал был отведен только под его скульптуры, прилетевшие прямиком из Петербурга. Странно, что эту выставку вообще разрешили, ведь цензура становилась все строже и строже. Политика Академии, как всегда, была проста: кто не приглашен, тот ничего не знает. Хотя, вернее было бы сказать: кто ничего не купит, тот не приглашен. Насколько слышал Глеб, здесь на выставках можно было встретить только определенный и довольно узкий круг людей и журналистов, которых больше привлекали возможные стычки с демонстрантами. Для него, едва шагнувшего в мир большого, цензурированного и очень дорогого искусства, все это было незнакомо и волнительно.