На горе, на горушке стоит колоколенка,
А с нее по полюшку лупит пулемет,
И лежит на полюшке сапогами к солнышку
С растакой-то матерью наш геройский взвод.
Мария на крыльцо вышла и вздохнула. Опять Ваня эту песню поет. Пел он её как у дверей «Парижа» Ахмедку убили. Напился тогда в дым и пел. Вроде и не близким другом ему татарин был, а переживал он тогда очень, вину за собой чувствовал…
Качает Ивана ветром, а могилу он всё равно копает. Умерла Прасковья. Ванька сам ещё от болезни своей не оправился, матерится, зубами скрипит, а копает. Винит себя братик, что заразу эту в дом принёс…
Почему в начале двадцатого века песня эта над заснеженной Хлыновкой слышна? Попаданцу она в его старом времени очень нравилась. Вот так. Почему не может, мягко скажем, не хорошему человеку хорошая песня нравится? Может. Вот он её сюда и принёс. Не на продажу, а только для личного употребления…
Мы землицу лапаем скуренными пальцами,
Пули, как воробушки, плещутся в пыли…
Митрия Горохова да сержанта Мохова
Эти вот воробушки взяли да нашли.
Полушубок братик скинул, жарко ему. Простынет опять по холоду-то. Много ли ему теперь надо. Только-только сам с постели встал, ходить едва начал… Вот, опять лопату в сторону, а сам за бутылку. Прямо из горлышка глонул, рукавом занюхал, стоит, прикуривает. Хоть бы оделся…
– Ванечка, полушубок накинь! – Мария Ваньке Воробьеву со ступенек прокричала.
Мужик повернулся. Глазами дикими на сестру посмотрел.
– В дом иди. Нечего тут над душой стоять. Ничего мне не будет, – как капли свинца слова на землю мерзлую упали.
Мария даже на ступеньку выше поднялась. Не в себе Ванька. Думает, что из-за него Прасковья померла. Пить бы хоть перестал. Опять плохо ему будет.
Ванька докурил. В снег окурок бросил. Обычно такое за ним не водилось. Снова лопату взял и долбить землю принялся. Параллельно якобы пел, скорее слова со злостью и горечью выдыхивал…
Тут старшой Крупенников говорит мне тоненько,
Чтоб я принял смертушку за честной народ,
Чтоб на колоколенке захлебнулся кровушкой
Рас такой – раз этакий этот сукин кот.
Померла Прасковья. Ванька и сестры Александра и Евдокия выкарабкались, Мария тут не в малой степени помогла. Вовремя она со своим военно-санитарным поездом в Вятку с ранеными и больными вернулась. Ухаживала за свалившимися родными сколько сил было. В повалку они лежали, воды подать было некому.
До Ахтырского кладбища не добраться – своя лошадка ещё до Ванькиной поездки в Англию на фронт мобилизована, нанять некого – все по домам от эпидемии спасаются, да и улицы города так занесло, что с Больше-Хлыновской не выберешься. К колодцу одна только тропиночка от домов и протоптана, да и та едва-едва видна – болеет народ, редко кто за водой идти сил набраться может…
Вот и копает Иван сейчас могилу в дальнем углу огорода. Поближе к речке и рощице на её берегу. Всё веселее будет Прасковье там лежать.
Я к своей винтовочке крепко штык прилаживал,
За сапог засовывал старенький наган.
«Славу» третьей степени да медаль отважную
С левой клал сторонушки глубоко в карман.
Снег разметал быстро. Потом ломом поработал. Хорошо, земля не глубоко промерзла, а то болезнь все силы как будто выкачала. Так обессилел, что воробей сейчас с ног свалит.