Он выбежал из подъезда.
Невысокое, в одну ступеньку, крыльцо. Метров пять, после него, и две бетонные низкие ступени, отделяют бегущего от торца огромного строевого плаца. Слева и справа от этих ступеней – зеркала с надписью сверху: «ЗАПРАВЬСЯ!», а дальше, в стороны от зеркал – баннеры со строевыми приёмами, образцами формы одежды, и тому подобными картинками.
«По плацу бежать нельзя! Не положено, – возникло у него в мозгу. – Но у меня особый случай!»
По обеим сторонам от плаца – двух-трёхэтажные постройки: учебные корпуса, казармы, спортзал. Ближе к концу плаца, с левой стороны, одноэтажный барак – казарма шестой учебной роты. Его роты. Позади казармы, в глубине, штаб тыла и контрольно-пропускной пункт.
Прямо за плацем, во всю его ширину – солдатский клуб. За клубом ещё какие-то строения: штаб части, спортивные и учебные площадки, столовая, учебные корпуса, казармы, баня, санчасть.
Выбегал он из одноэтажной казармы четвёртой и пятой рот – его второго батальона. По бокам этого длинного подковообразного здания расположены пятая и четвёртая роты. Между ними – штаб батальона. Он выбегал из штаба, от комбата.
Комбат – подполковник Флёров. Нормальный мужик. В меру жёсткий, но достаточно лояльный, понимающий. Со смешным дефектом речи. Чуть ли не через слово: «Дэть-на́рыть». Иногда слышится: «Блять-на́рыть». Слово «блядь» в его произношении именно с буквой «Т». Дефект, первое время режущий слух и вызывающий у большинства «слушателей» смех, а от всего этого в совокупности – чувство неловкости. Особенно сильно неловкость испытываешь, когда являешься невольным свидетелем того, как Флёров общается с женщинами и в особенности в присутствии детей или подростков, уже кое-что понимающих в матерном лексиконе. Как они, после произнесения заветного: «Блять-на́рыть», удивлённо вытаращив глаза, заглядываются на него: «А не показалось ли мне?». Со временем привыкаешь и совсем почти перестаёшь это замечать, вслушиваясь только «в основной текст» его речи.
Бежит через плац, кепку снял. Лето. Жара. Июль. Почти, как в песне «Иванушек» получилось. Только самого пуха нет. По всему городу ведётся борьба с «пушистыми» деревьями. По спиливали все тополя. Сегодня он в камуфляже «четырёхцветке». Обычный «хэбчик»1, только не в три, как в российской армии принято, а в четыре цвета раскрашен. Он со «срочки»2 в отпуск в этой форме ездил. Тогда она вся разукрашенная была: с шевронами и другими нашивками, в обрамлении из белого парадного ремня, с аксельбантами. В то время ещё новая. Сейчас уже стиранная много раз, слегка полинялая. Он её своему коллеге по срочке, на дембель давал. Думал, больше не пригодится. Хорошо, что тот её вернул, по почте. Теперь на форме, тоже нашивки есть, но только для того, чтобы прикрыть следы от клея. Шевроны, на основе и с окантовкой из парадных белых ремней, на клей «сажал». Чтобы они не гнулись и не мялись. Это круто считалось. И белоснежный глянцевый кант эффектно смотрелся. Сегодня он, в этой форме. Обычно, в другом «комке́» (камуфляже) бывает, натовском, красивом, удобном, прорезиненном. Который на пятом курсе покупал, для поездки на стажировку. Кепка, как раз, от того, другого «комка», от натовского. От этой четырёхцветки, у него, кепки не было, а штатную носить не хотелось, не солидная она. В полуботинках – туфлях. На ходу позвонил Лёне Бусынину. Майору, своему командиру роты. Сказал, что убежит. Что комбат отпустил. А так Леонид был уже в курсе, куда бежит его подчинённый.