Читать Морские небылицы восьмидесятых, или «Антилопа»

Ночь.

Тридцать первое августа, точнее уже первое сентября, 1980 года.

Город-герой Ленинград.

– Эй, Ста́риков, – слышится откуда-то издалека, – вставай давай, твоя смена на тумбочку топать.

Нас трое дежурных-дневальных по поддержанию порядка в нашей третьей роте новобранцев-нахимовцев.

– Сколько время? – почему-то с трудом хриплю в ответ, не открывая глаз

Вчера вечером мы всем курсом – три роты по сто с лишним человек в каждой – только-только прибыли к началу учебного года в родной город, успешно пройдя полуторамесячные курсы молодого бойца в нашем летнем полевом лагере на берегу живописного озера где-то в лесах Карельского перешейка. Согласно установленной очереди ещё в лагере мы втроём сегодня, точнее уже вчера, после прибытия, заступили на эту вахту.

– Три часа пять минут, – возмущается мой товарищ-дневальный от второго взвода Илюшка Михайлов. – Я тебя уж десять минут, как бужу, толкаю, а ты всё «сейчас», «сейчас»…

Каждому из нас попеременно достаётся строго своё время стоять «на тумбочке», то есть правильней сказать, конечно, дежурить по два часа через четыре на вахте у входа в помещение роты, рядом с которым действительно имеется небольшая неказистая тумбочка. Там, внутри, в тумбочке, хранится всякая ерунда, правильней сказать документация на все непредвиденные случаи жизни.

– Не шуми, народ побудишь, – открыв, наконец, глаза, отзываюсь несколько осмысленно, с трудом отрывая необычно тяжёлую голову от подушки. – Иди уже, ложись, я в норме, проснулся, встаю…

В общем, эта казарменная тумбочка, а может, – бог знает! – документация в ней, которая, как ни крути, всегда хранится вместе с горой ненужного, как нам всегда казалось, хлама – даже молоток и гвозди имеются, не говоря уже о фонарике и флажках! – есть самый главный атрибут нашего дневального. Она там, у входа в помещение роты, словно официальный пограничный столб, знаменующий святая святых: границу дислокации подразделения.

Постороннему сюда нельзя!

Здесь, в казарме, личный состав отдыхает: разговаривает по душам, пишет письма домой – телефонов, напомню, нет! – умывается, бреется, справляет естественные надобности, спит, набираясь сил для новых ратных свершений. А посему граница и гласно – у тумбочки круглосуточно находится часовой-дневальный! – и негласно – в каждом подразделении всегда чувствуется своя, ни с чем не сравнивая и не забывая, аура – всегда на замке.

Одеваюсь быстро, на автомате, уверенными и отработанными за полтора месяца спортивно-лагерной подготовки движениями после оставшейся теперь уже, кажется, давно позади «гражданской жизни». Попутно, не задумываясь, в считанные секунды заправляю свою койку в нижнем ярусе возле ближнего окна к выходу и, максимально сконцентрировавшись, – всё-таки первая ночь в новом кубрике! – пробираюсь в полной темноте на выход к двери, из-под которой едва пробивается тусклая полоска дежурного света коридора.

Наша ротная тумбочка, как ей и положено, стоит на своём месте аккурат возле входных дверей четвёртого, последнего этажа, ведущих на широкую мраморную лестницу старинного питерского особняка прошлого века. Становлюсь спиной к ней, почему-то с трудом концентрируя взгляд на длинном, метров в пятьдесят-шестьдесят в длину и семь-восемь в ширину, коридоре-рекреации. В него выходят с одной стороны небольшие глухие двери взводных кубриков, различных бытовых комнат, туалетов с умывальниками, прочих старшинских кондеек и кладовых, а с другой – четыре высоченных, во всю четырёхметровую стену, старинных окна.