Гайдар, Аркадий Петрович (1904–1941).
Впервые о Смерти я услышал от Аркадия Петровича Гайдара. Мне исполнилось шесть лет, и к тому времени я уже познал бренность. Ломались игрушки, заканчивались мультфильмы, истекали выходные дни. Каждым вечером полагалось уходить в небытие. Под похоронный мотив «Спят усталые игрушки» я отправлялся в кровать, заливаясь бесстыжими липкими слезами, потому что близкие оставались у телевизора, а я уходил. И это было так несправедливо, так жестоко. Почему я, а не они?!
Раньше в моей детской жизни присутствовал Корней Чуковский, катилась отсеченная паучья голова, праздновалась скорая свадьба комарика и освобожденной Цокотухи. Но это была потешная насекомья смерть, подмостки игрушечного ТЮЗа – по окончании стишка зарубленный паук надевал голову, как панамку, и выходил на поклон вместе с тараканами и гусеницами. Я поэтому без содрогания губил всяких мух и мотыльков. То была игра в «Чуковского», а не жестокость – поэтому ничьих я не жалел позолоченных брюх…
Рыжим сентябрьским вечером я влез на прогретый, широкий, как полати, подоконник и приготовился слушать. Шелестела листва. Перевернулась книжная страница. И вдруг что-то произошло – новое, чужое, но очень приятное, как будто по вспотевшей горячей спине пробежал ласковый прохладный ветер.
Родительский голос раскинул перед моим взором пастораль, такую прекрасную и тревожную, что я впервые почувствовал собственное сердце – как будто его не было раньше, а тут оно возникло и застучало…
«В ту пору далеко прогнала Красная Армия белые войска проклятых буржуинов, и тихо стало на тех широких полях, на зеленых лугах, где рожь росла, где гречиха цвела, где среди густых садов да вишневых кустов стоял домишко, в котором жил Мальчиш, по прозванию Кибальчиш, да отец Мальчиша, да старший брат Мальчиша, а матери у них не было…»
На том вечернем подоконнике мне сделалось дурно от нахлынувшего счастья и от неизвестной тревоги. Так первобытный ум понимает, что есть душа.
«Вот однажды – дело к вечеру – вышел Мальчиш-Кибальчиш на крыльцо. Смотрит он – небо ясное, ветер теплый, солнце к ночи за Черные Горы садится. И все бы хорошо, да что-то нехорошо. Слышится Мальчишу, будто то ли что-то гремит, то ли что-то стучит. Чудится Мальчишу, будто пахнет ветер не цветами с садов, не медом с лугов, а пахнет ветер то ли дымом с пожаров, то ли порохом с разрывов. Сказал он отцу, а отец усталый пришел.
– Что ты? – говорит он Мальчишу. – Это дальние грозы гремят за Черными Горами. Это пастухи дымят кострами за Синей Рекой, стада пасут да ужин варят. Иди, Мальчиш, и спи спокойно…»
После этих строк я знал, что никогда больше не будет спокоен мой сон, никогда не поверю я звенящей тишине и летнему покою – потому что «все бы хорошо, да не хорошо». Каждую ночь стану вслушиваться – не скачет ли с черными новостями вестник, чьи приметы навеки сделались известны:
«Конь – вороной, сабля – светлая, папаха – серая, а звезда – красная. – Эй, вставайте! – крикнул всадник. – Пришла беда, откуда не ждали. Напал на нас из-за Черных Гор проклятый буржуин. Опять уже свистят пули, опять уже рвутся снаряды. Бьются с буржуинами наши отряды, и мчатся гонцы звать на помощь далекую Красную Армию».