Читать Огонь предков и желуди мира

Загляни в этот поздний час на полутемное Пересечение кто-то, кто не знаком с обычаями Царства, его ждало бы немалое потрясение. И дело даже не в оживленных песнях, поющихся многочисленными собравшимися под подобающее бренчание тар, прежде всего чужака поразило бы объединяющее всех ожидание. Ожидание, несомненно, чего-то праздничного! Впрочем, описанная ситуация представлялась абсурдной: по Царству сроду не разгуливали чужаки. А ежели кто и забредал, то моментально становился своим. Но все-таки Праздник принадлежал радушию совсем иного толка.

Несмотря на то, что половина его сущности все еще отсутствовала, ее другая, постоянная сторона позволяла свободно наблюдать за происходящим на Пересечении. Развевающиеся от осеннего ветра разноцветные ленточки, как будто чувствовали скрывающийся взгляд и озорливо его подразнивали. Возбужденность их украшений передавалась обычно невозмутимым норам, берлогам, избушкам и прочим обителям жителей Царства. Они передавали по кругу: он смотрит, он смотрит! Не слышащие этого клича поющие, в удивительный противовес своим обителям, заменяли залихватские песни лиричными балладами, прижимая драгоценные тары к груди. Приближались осенние единицы – середина осени.

– Феодор, девочки уже наверняка совершенно измотали матушку, нам следует поспешить ей на выручку. Ты точно не пойдешь с нами? – медведица подступила к нему бесшумно, чего нельзя было сказать о медведе:

– Благоверная, наш Феодор безмерно уважает традиции. Не порть ему Праздник бесполезными уговорами!

– Спасибо вам за приют. Находиться в этот день в обители, полной любви… не могу выразить, что это для меня значит, – развернувшись к супружеской паре, поблагодарил ее Феодор.

– Ну что ты, тебе не за что нас благодарить, – растрогалась медведица.

– Лия, он произносит похожее ежегодно, – но и медведь украдкой смахнул скупую мужскую слезу.

Итак, Феодор остался в берлоге один. Он отказался идти с друзьями не из упрямства, а потому что знал: так надо. Никогда в жизни не видевший сородичей Феодор при рождении унаследовал определенные понятия. И потребность быть перед осенними единицами в одиночестве – как раз оттуда. Завешанная портретами их жития-бытия супружеская берлога друзей – его послабление. Словно… нет, это глупости, просто в ней обитала любовь, а он, как существо одновременно разумное и восприимчивое, не мог ею не привлекаться. Но полно, а то за отступлением мы чуть не пропустили момент. Феодор счел: пора. Покидая трехкомнатную берлогу, он склонил перед ней голову. Помимо естественного уважения, это объяснялось тем, что дверной проем приходился ему на уровень плеч.

Переполненность Пересечения Феодору нисколько не мешала. Конечно, перед ним бы все расступились, но зачем ему это, коли можно расправить крылья?!

– О-ох! – пронесся по Пересечению вздох неизменного восхищения.

– Он летит, я его вижу! – радостно завопил какой-то непосвященный малой. Его сразу одернули взрослые, для которых церемония Праздника – неприкасаема.

Летя примерно в футе над земляками, Феодор старался на них не смотреть. Их вздернутые кверху благоговейные лица его бы смутили и обрекли на явно лишние сейчас сомнения. Пожалуй, единственное, что не вызывало их в церемонии – это огонник. Именно он и являлся Пересечением! Ведь как таковых улиц в Царстве не имелось. Идущие от обителей, учебных, культурных и развлекательных построек, тянувшихся с четырех границ, очереди празднующих пересекались у огонника – огромного белоснежного яйца. Того самого, из которого некогда вылупился Феодор. С тех пор оно опередило его ростом втрижды!