«Что делать?! Атай заметил, что сама не своя, теперь не успокоится, пока не поговорит. Рассказать?!»
Закусила губу, мучительно думая. Он сразу запрёт дома, и никакие уговоры не помогут, и пути назад уже не будет. И ещё… Отец ведь не удержится… Прямо, видела его самодовольную ухмылку, слышала назидательный тон: «Я же говорил, кызым, а ты никогда не слушаешь. Вот и поплатилась. Я знал, что так будет, но ты же у нас самая умная?».
«Да-а-а, он не даст мне забыть! Это «я же говорил» будет бесконечно преследовать меня в родительском доме, не давая нормально вздохнуть. Унизительно. Это ведь тоже несвобода. Чем она лучше того, что предлагает Дар? Его я, хотя бы, хочу. Между ног до сих пор была влажная тяжесть… Безумие!»
Но Мубаряк няняй не зря настойчиво требовала, чтобы я поехала домой, и поговорила с отцом. Придётся всё рассказать!
– Привет, папуль!!! – я кидаюсь на шею самому первому важному мужчине в моей жизни, рискуя потревожить его больную спину.
Вспоминаю, что у него недавно была обнаружена межпозвоночная грыжа, когда уже бессовестно повисаю на его смуглой шее, а мама рядом грозит мне пальцем, улыбаясь.
– Ой, атай, извини, забыла! – отступаю и целую в колючие щёки, втягивая носом тяжёлый мужской запах его парфюма с пряными восточными нотками, как и он сам.
– Я здоров! – хмурится недовольно отец и сверлит меня взглядом, пока я кидаюсь в мамины тёплые объятия.
Дышу нежностью, спокойствием и весенними цветами. Аромат, задевающий что‑то глубинное в моей душе, дарящий чувство дома. Я обнимаю мамины хрупкие плечи крепче, чувствуя, как она гладит меня по волосам и шепчет: "Привет, родная!", и мне на секунду так жаль, что опять придётся расстаться с ними.
– Мам, могу у вас пару дней погостить?!
– Нет, нельзя, – театрально хмурится отец, – Могла бы и навсегда приехать, кызым. Зачем тебе эта Москва? Одна там совсем. Твой дом, где твоя семья, Лилия! Или мы уже не семья?
– Анвар, давай не на пороге, – шипит на него асяй, улыбаясь, а я закатываю глаза, вспоминая, почему сбежала Москву.
С годами отец становится только ворчливей, а это очень сложно выносить, когда тебе самой уже третий десяток пошёл. Тем более, методы борьбы с этим явлением у меня до сих пор подростковые, и приходится играть в капризную папину дочку.
– Папулечка, не злись, – обнимаю его талию, запрокидывая голову и преданно заглядывая в тёмно-карие пронзительные глаза, очень похожие на мои, – Так получилось. Я осенью на неделю приеду, хорошо?!
Папа недовольно хмурит чёрные брови, так контрастирующие с его густо посеребрёнными волосами.
– Лиса, – ворчит, – Хорошо, конечно! Я же не указ тебе. Просто, перед фактом ставишь. Давай, хоть на неделю…
– Атай, можно поговорить с тобой? – тихо прошу отца, смущённо добавляя, – Наедине…
– Конечно, балакаем, пошли ко мне в кабинет…
Мы проходим вглубь дома и закрываемся в его уютном прокуренном логове.
– Рассказывай, – говорит с требовательными нотками.
– Ну… – тяну неопределённо, рассеянно вытирая потные ладони о юбку.
– Что случилось? Не тяни…
– Мне Мубаряк няняй явилась, – делаю глубокий вдох и продолжаю, – Молодая и красивая… Пока я душ утром принимала, прям, из пара показалась…
Атай скептически выгибает бровь.