Солнце еще не встало. Море было не отличить от неба, только море лежало все в легких складках, как мятый холст. Но вот небо побледнело, темной чертой прорезался горизонт, отрезал небо от моря, серый холст покрылся густыми мазками, штрихами, и они побежали, вскачь, взапуски, внахлест, взахлеб.
У самого берега штрихи дыбились, взбухали, разбивались и белым кружевом укрывали песок. Волна подождет-подождет, и снова она отпрянет, вздохнув, как спящий, не замечающий ни вдохов своих, ни выдохов. Темная полоса на горизонте постепенно яснела, будто выпадал осадок в старой бутылке вина, оставляя зеленым стекло. Потом прояснело все небо, будто тот белый осадок наконец опустился на дно, или, может быть, это кто-то поднял лампу, спрятавшись за горизонтом, и пустил над ним веером плоские полосы, белые, желтые и зеленые. Потом лампу подняли выше, и воздух стал рыхлым, из зеленого выпростались красные, желтые перья, и замерцали, вспыхивая, как клубы дыма над костром. Но вот огненные перья слились в одно сплошное марево, одно белое каление, кипень, и он сдвинул, поднял тяжелое, шерстисто-серое небо и обратил миллионами атомов легчайшей сини. Понемногу стало прозрачным и море, оно лежало, зыбилось, посверкивало, подрагивало, пока не стряхнуло все почти полосы темноты. А державшая лампу рука поднималась все выше, все выше, и вот уже стало видно широкое пламя; над горизонтом занялась огненная дуга, и вспыхнуло золотом все море вокруг.
Свет охлестнул деревья в саду, вот один листок стал прозрачным, другой, третий. Где-то в вышине чирикнула птица; и все стихло; потом, пониже, пискнула другая. Солнце сделало резче стены дома, веерным краем легло на белую штору, и под лист у окошка спальни оно бросило синюю тень – как отпечаток чернильного пальца. Штора легонько колыхалась, но внутри, за нею, все было еще неопределенно и смутно. Снаружи без роздыха пели птицы.
– Я вижу кольцо, – Бернард говорил. – Оно висит надо мной. Дрожит и висит такой петлей света.
– Я вижу, – Сьюзен говорила, – как желтый жидкий мазок растекается, растекается, и он убегает вдаль, пока не наткнется на красную полосу.
– Я слышу, – Рода говорила, – звук: чик-чирик; чик-чирик; вверх-вниз.
– Я вижу шар, – Невил говорил, – он каплей повис на огромном боку горы.
– Я вижу красную кисть, – Джинни говорила, – и она перевита вся золотыми такими ниточками.
– Я слышу, – Луис говорил, – как кто-то топает. Огромный зверь прикован за ногу цепью. И топает, топает, топает.
– Смотрите – там, на балконе, в углу паутина, – Бернард говорил. – И на ней водяные бусины, капли белого света.
– Листы собрались под окном и навострили ушки, – Сьюзен говорила.
– Тень оперлась на траву, – Луис говорил, – согнутым локтем.
– Острова света плывут по траве, – Рода говорила. – Они упали с деревьев.
– Глаза птиц горят в темноте между листьев, – Невил говорил.
– Стебли поросли жесткими такими короткими волосками, – Джинни говорила, и в них позастряли росинки.
– Гусеница свернулась зеленым кольцом, – Сьюзен говорила, – вся-вся в тупых ножках.
– Улитка перетаскивает через дорогу свой серый тяжелый панцирь и приминает былинки, – Рода говорила.