⇚ На страницу книги

Читать Свет матёрый

Шрифт

Интервал

Не врагом Твою тайну повем

«А крестный мой путь – он всего лишь окрестный…»

А крестный мой путь – он всего лишь окрестный,

Окрестность его такова:

Река, головой в перекрёсток небесный,

Лежит, протянув рукава.

Чуть свет – в рукавах перекличка синичья,

Безмолвия рушится лёд,

Здесь небо для всех не жалеет величья,

Здесь в небе дороги вразлёт.

Трава и деревья возносят моленья,

Рассвета дымится алтарь,

И старенький тополь стоит в отдаленье,

И в грудь себя бьёт, как мытарь.

«Самые прекрасные страницы…»

Самые прекрасные страницы

Я читаю ночи напролёт.

Засыпая, вижу сквозь ресницы

Как я попадаю в переплёт.

Как легко, легко неимоверно

Я скольжу по лунному лучу.

И герою из романа Верна

Я губами сонными шепчу:

«Капитан, нас обманул Негоро!

Сбился ночью с курса «Пилигрим»,

Меркнет свет, а это значит, скоро

Свет в моей душе померкнет с ним.

Скоро, скоро мрак возьмёт измором,

Город весь тенями прошерстит,

Вороном зловещим Невермором

В каждый дом хозяином влетит.

Напророчит он и мне потерю

На ночном последнем берегу,

Только я в рассвет грядущий верю,

На него надеюсь как могу.

Если я хоть раз увидел солнце,

Что прошло в душе по пустырю,

То у ночи и на самом донце

Буду ждать грядущую зарю».

Ой ты моя зорька-заряница!

Что же нынче утро ниспошлёт?

Самые прекрасные страницы

Я читаю ночи напролёт.

«Что ты, светик мой ласковый, робок…»

Что ты, светик мой ласковый, робок?

Что под сердцем огнём не горишь?

Что не ходишь с зарёю бок о бок,

А из мрака аукаешь лишь?

Я тебе, как заветному другу,

Показал где прозябло репьё.

Что ж ты, друг, не готовишь кольчугу?

Что ж ты, свет, не готовишь копьё?

Много нас по обочинам званых.

Так что, свет-пересвет, не робей!

Вон, как в тучах смеётся поганых

Беспощадной луны челубей.

«Проснёшься – тополь стал жар-птицей…»

Проснёшься – тополь стал жар-птицей!

Туманом даль заволокло.

Чуть слышно, с трауром в петлице,

Стучится бабочка в стекло.

Как сбросишь ночи рукавицу!

Как разохотится заря

От плевел отделять пшеницу

В росе на кромке сентября.

Увидишь верную примету

В природе, ставшей золотой:

Всё движется упрямо к свету —

Что ждёт за грозовой чертой.

«Жнецу хлебов и сорняков…»

Жнецу хлебов и сорняков,

Творцу соломы и огня,

Путей земных и облаков

Какое дело до меня?

Увидев ангела с серпом,

Вороны пали на жнивьё.

Я разорвал с земным пупом,

И тело рушится моё —

Последний зуб торчит во рту.

Но, чтоб я вовсе не истлел,

Он в сердце неба высоту

Штрихом одним запечатлел.

Ручей, тропинку, силуэт

Стоящей тучи грозово.

Из всей палитры выбрал свет

Художник сердца моего.

Случай

Кто в жизни хоть раз привечал побирушку,

Поймёт отчего, почему

Чужой человек облапошил старушку,

Что вынесла хлеба ему.

Стоит на пороге у ней участковый,

Укором стоит, недвижим,

И всё не втолкует он ей, бестолковой,

Что веры нет людям чужим.

Она, как ребёнок обиженный, плачет

И мелко трясёт головой:

«Ну как же, родимый? Ну как же иначе,

С бедой коль идут не впервой?».

Жмёт галстук служивому, словно ошейник.

Он скажет на это в сердцах:

«Какие же трогает струны мошенник

В доверчивых старых сердцах!

Теперь вот ищи твоего побирашку!».

Потом участковый вздохнёт,

Посмотрит сурово, наденет фуражку,

Как сокол, в окне промелькнёт.

А ночью, когда засыпала старуха,